Ефим Гальперин - Бешенство подонка

Ленин доволен: башмаки, коньяк, парад в лесу.

Мимо, маня огнями и обдавая ветром, в сторону России проходит поезд.

Ленин в мигающем свете вагонных окон, перекрикивая стук колес:

– А знаете, я ведь созрел! Я готов драться! Эйно, мы едем в Петроград!

Поезд Стокгольм – Петроград.

Вагон. Вечер.

Удивительно, как Бог раскладывает пасьянсы… Именно в этом, проносящемся мимо поезде, возвращается в Петроград Терещенко с компроматом на Ленина.

В купе он и Марго. Адъютант поручик Чистяков, расчищая на столике место для ужина, пытается взять в руки папку с досье.

– Ну, знаете, дорогой Чистяков, это не трогайте. Это я сам!

– говорит Терещенко, убирая папку.

Петроград.

Квартира Терещенко.

Утро.

Терещенко сидит в кресле у кофейного столика, с сигаретой в руке. Точь-в-точь, как на очень известном портрете художника Александра Головина. На диване Рутенберг рассматривает документы.

В дверях возникает мать Терещенко.

Рутенберг почтительно встает.

– Позвольте представить, маман. Петр Моисеевич Рутенберг, – говорит Терещенко, – Моя мать Елизавета Михайловна.

Мать Терещенко меряет Рутенберга взглядом. Кивает. Уходит молча.

– После прочтения этого… – говорит Рутенберг, – нормальный человек не должен был бы уже возвращаться.

– Почему?

– Боюсь, мы опоздали с этими бумагами. Месяца на два! Паралич! В Петрограде вовсю хозяйничает Совет депутатов. Шайка с Троцким во главе. Тысячи митингов. Уже шутка гуляет «При Романовых мы триста лет молчали и работали, теперь будем триста лет говорить и ничего не делать». Какое-то поветрие! Все выступают и говорят, говорят… Причем все без исключения несут полную херню! От Троцкого до последнего солдатского депутата. Нет на них генерала Корнилова!

– Мы можем продемонстрировать бумаги на очередном заседании Совета министров! – предлагает Терещенко.

– Какие министры? Власть правительства распространяется разве что на дворников у Мариинского дворца. А Керенский… Не удивлюсь, если окажется, что он тоже инфицирован немцами. И что, на него тоже могут быть такие же бумаги.

– Следственное управление? Прокуратура?

– Дупель пусто! Импотенция полная!

– В прессу? Сразу в несколько газет!

– Газеты?! – морщится Рутенберг.

– Но не листовки же на стены. Уж очень специфический материал. Транши, договор с Лениным. Всё ведь на немецком языке.

– Армия! Но кто? – бормочет Рутенберг, – Краснов под арестом, генерал Духонин в Могилеве мнется…

– Послушайте, Петр Моисеевич, здесь в Петрограде генерал Лечицкий. Очень авторитетен среди офицеров. Давайте поедем к нему! – предлагает Терещенко.

– Нет. Вы сами. Встречаться с ним должен славянин.

Петроград. Смольный. [54] Штаб.

Комната председателя Петроградского Совета Адольфа Иоффе.

Утро.

Карта города. Торчат флажки, закрашены некоторые участки. Иоффе в бухгалтерских нарукавниках ставит еще один флажок.

Именно он курирует раздачу оружия, демонстрации, создание отрядов Красной Гвардии.

В комнате сидит группа агитаторов, координаторов различных районов Петрограда. Крыленко, [55]Чудновский, [56]Подвойский, [57]Дзержинский, [58]Бонч-Бруевич [59]и другие. Дается разнарядка на день:

– Тебе, Подвойский, на Путиловский завод. Колеблются! Чудновский на хлебозавод! – Иоффе поворачивается к Дзержинскому: – Завтра у вас, товарищ Дзержинский, выступление на митинге в Кексгольмском полку. Там много польских солдат… – он рассматривает Дзержинского и добавляет с дружеской улыбкой: – Феликс! Уважаемый! Эдмундыч. Не сочти за… Но идти агитировать солдат в таком виде?!

Действительно, на Феликсе Дзержинском полосатые брючки, бордовая жилетка, приталенный сюртук, галстук-бабочка. Такой себе, расфуфыренный шляхтич.

– Всё сам пошил! – гордо заявляет Дзержинский.

– Шикарно! – восхищается Иоффе. – Поздравляю! Но, посмотри на Крыленко! Бывалый солдат.

Крыленко в военной форме. Шинель, фуражка, ботинки, обмотки. Прапорщик как прапорщик.

– Дорогой Бонч! – обращается Иоффе к Бонч-Бруевичу: – Обеспечь Эдмундыча шинелькой и всем что положено. Чтобы выглядел, как фронтовик. Кстати, тебе, товарищ Крыленко, завтра с утра в казармы броневого дивизиона. – Иоффе передает ему разнарядку по броневикам, – Они, жулики, вместо одиннадцати машин, выпустили из гаража шесть! Вот их возможности…

КОММЕНТАРИЙ:

Крыленко Николай.Прапорщик. После переворота будет назначен Верховным Главнокомандующим российской армии. В дальнейшем народный комиссар юстиции.

В 1938 году арестован и расстрелян.

– Всё всем понятно?! Пожалуйста! За работу, товарищи! – командует Иоффе.

Переговариваясь, агитаторы выходят в основной зал штаба Петросовета, набитый народом, табачным дымом, криками и суетой.

В комнате задерживаются Подвойский и Чудновский.

– И как вы со всем этим управляетесь, товарищ Иоффе? – удивляется Чудновский.

– Так… Мальцы! Займитесь делом! Будет время и настроение, поделюсь секретами. Давай, давай выходи из царских покоев!

Действительно, комната Иоффе, хоть и небольшая, но всё оборудовано для жизни. Буфет, самовар, бутерброды, пирожные, баранки, крепкий банковский сейф.

В комнату заглядывает Сталин.

– О, заходите, дорогой Иосиф!

– Тут вот был у Владимира Ильича. Новые директивы.

– Конечно, конечно. Давайте! Садитесь. Чаю, кофе? Чачу?

– Откуда чача? – удивляется Сталин.

– Грузинские товарищи…

Иоффе наливает стопку, кладет рядом бутерброд. И еще конверт с купюрами:

– Здесь за поездку в Гельсингфорс и жалованье за сентябрь…

Сталин с удовольствием берет конверт. Выпивает и закусывает.

Иоффе пробегает глазами текст. Кричит в большой зал штаба:

– Аксентьев! – вбегает Аксентьев. – Вот, милый, текст Ленина. Сразу же на первую страницу «Правды» и по всем другим нашим газетам. А вот этот кусочек в листовку. И передайте Каменеву, пусть не сует нос. Не его это дело.

Аксентьев выбегает. Заглядывает Свердлов.

– Яков, дорогой! Владимир Ильич и тебя не забыл. Личная записочка. Вот, товарищ Джугашвили принес…

Звонит телефон. Иоффе снимает трубку:

– Иоффе слушает. Да, знаю. Вы в газете «Речь». Тише! Что?! – Иоффе привстает, напряжённо слушает. Говорит жёстко: – Успокойтесь! Ну, принес Терещенко… Публикации требует? Да? Слушайте, Федя! Вы кто в газете? Кор-р-ректор. И не вам давать советы главному редактору!

Храните молчание. Большое спасибо за информацию.

В дверях почему-то на секунду застывает Свердлов. Да и Сталин перестает жевать бутерброд, прислушивается.

Иоффе медленно кладет трубку. Задумывается. Делает пометку в своей записной книжке.