Алексей Гатапов - Тэмуджин. Книга 3

– Главное дело мы сделали! – восседая на хойморе, с улыбкой встретил его Тогорил. – Вернули твою жену. Ну, что, доволен ты нынешним днем?

Джамуха и Мэнлиг, сидя по обе его стороны, многозначительно перемигивались, с ног до головы оглядывая Тэмуджина.

– Камень свалился с моей души, – искренне признался он, без улыбки, с горящими глазами глядя на хана. – Если бы не вы и не Джамуха-анда, то не знаю, что я сейчас делал бы, наверно, умер от горя…

– Вот, видите, как хорошо иметь надежных друзей, – наставительно промолвил хан и взглянул на пожилого нукера, сидевшего у входа, – ну, где у вас там мясо?

Тот с готовностью вскочил с места и вышел из юрты. Скоро он принес широкий котел с дымящимся варевом. Хан засучил рукава, взглядом выбирая себе кусок пожирнее, промолвил:

– Надо утолить голод, да подумать, что будем делать дальше. Ешьте мясо и выкладывайте свои мысли.

– Надо первым делом найти меркитских вождей, – сказал Тэмуджин, присев рядом с Джамухой и без охоты берясь за баранье ребро. – Надо поскорее поймать их, тогда и остальные меркиты присмиреют.

– Надо согнать меркитский народ вместе с табунами в одно место, – вставил Джамуха.

Хан оставил без внимания его слова и посмотрел на Тэмуджина:

– Правильно говоришь, змею надо сразу хватать за голову. Нужно послать за ними погоню, об этом-то и надо подумать нашим тысячникам.

Те, сидя у очага ниже всех, скромно помалкивали, отрезая ножами мясо. Мэнлиг, подумав, переглянулся с Саганом и высказался:

– Утром, как станут видны следы, нужно послать за ними сильный отряд. Наверно, Тохто-Беки все-таки успел собрать какую-то часть войска и сейчас имеет под рукой несколько тысяч.

Тогорил внимательно посмотрел на него, будто запоминая.

– Верно думаешь, – одобрил он и распорядился, глядя на остальных: – Поскорее узнайте, сколько с ним сейчас воинов, успели присоединиться к нему войска других куреней или нет. Да пошлите гонцов ко всем нашим отрядам, пусть доложат, как у них идут дела. Главное, узнать, сколько меркитов ушло в леса, соединились ли их войска, смогут ли завтра дать нам сражение. Это мы должны знать к утру. Понятно вам?

– Да, – с готовностью отвечали тысячники.

– Тогда идите, – махнул им Тогорил.

Те встали и с поклонами вышли из юрты. Ушел с ними и Мэнлиг.

– Ну, сын мой и ты, младший мой брат, – Тогорил переводил усталый, благодушный взгляд с одного на другого, – вот и исполнили мы с вами первое наше общее дело. Если и дальше боги будут милостивы к нам, тогда мы вместе свершим еще много больших дел. Главное, быть нам всегда заодно, и тогда никакие враги не страшны. Запомнили?

Тэмуджин взглянул на Джамуху, тот горячо и радостно смотрел на него. Почти в один голос они произнесли:

– Да!

– Ну, тогда не будем терять времени, нам надо до утра отоспаться да набрать побольше сил. Идите.

Они поклонились и вышли наружу. Вокруг ханской юрты горели костры, возле них сидело не меньше полусотни воинов охраны. Всюду разносилась ставшая уже привычной для слуха кереитская речь.

– Устал я, – вздохнул Джамуха, – да и тебе надо к молодой жене. Будет еще время, мы с тобой повеселимся…

– Да, анда, сейчас надо отдохнуть, – согласился Тэмуджин и, чувствуя, что надо сказать анде что-то хорошее, промолвил с теплотой в голосе: – Я должен тебе сказать, что очень рад, что у меня есть такой анда… Ты без раздумий вышел со своим войском на помощь мне. Сейчас ведь не каждый нойон пойдет за другого на такое большое дело… Ты очень хороший человек.

– Э-э, что ты говоришь! – с беспечной улыбкой махнул рукой Джамуха, блестя при свете ближнего костра ровным рядом зубов. – Ведь анды должны помогать друг другу. Что ты такое говоришь!

Тэмуджин улыбнулся, чувствуя на сердце светлую радость от всего: оттого, что жена, наконец, возвращена, и оттого, что у него такие верные друзья – хан и анда.

Они крепко обнялись и разошлись в разные стороны. Тэмуджин пошел на западную сторону. В айле, занятом им, стояли воины приданной ему сотни. Здесь слышался свой, монгольский говор. Проходя мимо, он услышал, как пожилые воины гадали о возможной завтрашней битве с меркитами. В другом месте молодые спорили о том, какие были концы у месяца в первый лунный день и предсказывали по ним, какая будет добыча.

Тэмуджин, проходя к большой юрте, рассеянно слушал разговоры воинов и впервые за много дней чувствовал блаженное умиротворение на душе. Одна лишь мысль, что сейчас он увидит свою Бортэ и они будут вместе всю ночь, а потом не расстанутся уже никогда, будто обливала его с головы до ног радостным, освежающим дождем, ласкала ему дух.

Бортэ с Хоахчин не спали, поджидая его. На камнях очага и на подставках по стенам горели медные светильники, освещая широкую нойонскую юрту, устеленную белыми оленьими шкурами. Юрта была богатая, и видно было, что хозяева ушли спешно, бросив почти все – лишь онгонов не было на хойморе, да оружия на западной стене, а во всем остальном сохранился жилой вид.

Бортэ, сгорбившись, с задумчивым лицом сидела на деревянной кровати у восточной стены. Увидев Тэмуджина, она невольно вздрогнула и тут же сорвалась к очагу. Склонившись, торопливо стала подбрасывать куски аргала в огонь.

– Мы думали, вы будете пировать у хана и ты задержишься. Что будешь есть, суп, вареную сметану или, может быть, сырую печень? – она суетилась над столом, перебирая посуду. – Эти воины, что стоят с нами, зарезали овцу, принесли нам мясо и почки с печенью.

– Я сыт, – сказал Тэмуджин, усаживаясь на хойморе, – поел у хана. Айраг попью, если есть.

– Есть, есть айраг, здесь все есть.

Бортэ взяла с полки чистую чашу, захватила подвешенный на стене бурдюк. Торопясь, присев, начала наливать и пролила на стол.

– Ах, что же я делаю! Грех, грех!

Морщась от досады и все так же спеша, она рукавом стерла со стола пролитое. На потемневшем лице ее попеременно играли виноватая улыбка и раздраженное огорчение за оплошку.

Тэмуджин, глядя на нее и внутренне изумляясь, спрашивал себя: «С чего она так взволновалась?»

Наконец, он принял из ее рук чашу. Ему было неприятно видеть, как прежде спокойная и выдержанная Бортэ так сильно взволновалась, как будто была в чем-то перед ним виновата.

Приглядываясь к ней при свете лампад, он впервые после их встречи заметил, как сильно жена изменилась за время разлуки. Она похудела, лицо ее заострилось, и в улыбке ее, прежде открытой и веселой, появилось что-то новое – настороженное, неискреннее. И вся она была словно чужая, во всех ее движениях чувствовалось, будто она побаивается чего-то. Изумленный, он продолжал смотреть на нее, застыв с чашей в руке.

Неловкое молчание, повисшее было в юрте, прервала Хоахчин.