Юлия Глезарова - Мятежники

Двадцатидвухлетний прапорщик Александр Евтихьевич Мозалевский с виду был почти ребенок – а по сему никто в полку не помнил его мудреного отчества, все офицеры называли его запросто – Сашей. Впрочем, Мозалевский не обижался, понимая, что обращение по имени-отчеству надобно заслужить. И что заслуживать придется долго, ибо учиться ему не довелось. Отец его – бедный и скупой до крайности – не дал денег на учебу сына, в 17 лет отправил его в полк – чины выслуживать. Служил он уже пятый год, а выслужил только первый офицерский чин.

Придя утром в полковую канцелярию, Саша с удивлением услышал рассказ о происшествии в Трилесах. Самым удивительным для него оказалось, что происшествие сие учинено человеком, которого прапорщик привык не просто уважать – боготворить. Сначала чувство сие возникло в нем из подражания, ибо видел он, как относятся к Муравьеву-Апостолу другие офицеры. Потом подполковник обратил на него внимание, стал давать книги, беседовал с ним о загранице, о Франции…

Беседы были редкими, и оттого – вдвойне приятными: человек занятой, старший офицер, командир батальона уделял время ему, простому сельскому неучу. Подполковник Муравьев-Апостол всегда казался Саше верхом образованности, приличия, храбрости и рассудительности.

Выслушав мнения офицеров, перебранку с Роменским – которого Саша не любил за излишнюю и, как казалось ему, недостойную воина сентиментальность – он решил для себя не отставать от батальонного, не задавая ненужных вопросов…

Мозалевский вытянулся во фрунт.

Сергей почувствовал стыдливую жалость к нему.

Рыжий юноша, с веснушками и смешно оттопыренными ушами, всегда ловил каждое его слово – а Сергей едва помнил, как его зовут. Пару раз он дал Мозалевскому какие-то книги – ему самому, впрочем, давно не нужные. Еще дважды или трижды, выпивши, рассказал истории из жизни. Теперь Сергей собирался потребовать от рыжего юноши безоговорочной преданности…

Подполковник понимал, что пользоваться сей преданностью грешно.

Но отказываться от помощи прапорщика предводитель мятежа права не имел.

– Александр… – Сергей забыл его отчество, – Саша… наперед спросить хочу у вас: согласны ли вы идти за мною? Готовы ли вы, пожертвовать всем, что дорого вам, для нашей победы? Помните, что дело , которому ныне служу я, – опасное. Если я проиграю – пощады не будет…

Прапорщик посмотрел в глаза ему с щенячьей преданностью:

– Приказывайте, господин подполковник.

– Хорошо, – Сергей опустил глаза. – Я был уверен в вас, прапорщик. На ночь я назначаю вас в караул, на заставу. Возьмите солдат… самых преданных, самых верных. Через главную заставу васильковскую без вашего ведома никто проехать не должен. Если кто въехать вздумает, ко мне приводите незамедлительно. Я ночевать здесь, в штабе, останусь.

– Слушаюсь, – Саша снова вытянулся во фрунт.

– И еще… прежде сего. Я напишу записку, отнесите ее на квартиру мою… знаете? – Саша кивнул. – Там друг мой, подпоручик Бестужев, ему отдадите. Но так, чтобы никто кроме него не видел ни записки сей, ни вас в квартире моей.

– Слушаюсь.

Была почти полночь, но Мишель и не собирался ложиться спать. Он курил, пытался читать, пил чай – и выпил уже четыре с половиною стакана. Мишель чувствовал – скоро Сережа призовет его, ибо судьба их быть в сей решающий момент вместе, несмотря ни на какого Кузьмина.

Судьба явилась к нему в образе незнакомого рыжего прапорщика с оттопыренными ушами. Прапорщик молча протянул ему записку и тут же исчез, растворился.

Развернув бумагу, Мишель увидел всего одно слово: «Приходи». Без плаща и фуражки, в одном сюртуке Мишель бросился в штаб.

Когда Мишель вошел, Сергей встал к нему навстречу, обнял, поцеловал в лоб, как маленького.

– Не сердись на меня, – сказал он, предупреждая вопросы. – Не могу я ныне по-другому. Не оттого, что тебе не доверяю… Не хочу я, чтобы замарался ты… Я начал, мне и отвечать.

– Но я… я сам хочу. Я хочу рядом быть, разделить участь твою…

– Не надо, Миша…

– Ты не можешь мне запретить, – Мишель почувствовал внезапное раздражение против друга. – Я… как и ты имею право. Мне Поль разрешил…

– Поль мертв. И это в лучшем случае. В худшем же – под арестом он, и приказывать мне не в силах.

– Но разве Кузьмин более, чем я, дружбы твоей достоин?

– Кузьмин? – Сергей недоумевающее посмотрел на Мишеля. – При чем тут Кузьмин? Я не желаю, чтобы ты… вмешивался в дела мои… без приказа моего.

– Так вы, господин подполковник, приказывать мне изволите?

– Да. И ежели ты не желаешь подчиниться, прошу тебя немедля уехать… господин подпоручик.

Сергей застегнул ворот сюртука, расправил плечи, и Мишель увидел, как пламя свечей заиграло в тяжелой бахроме эполет. От обиды он только шумно вздохнул; так друг его не разговаривал с ним уже скоро пять лет.

– Прошу простить меня, господин подполковник, готов исполнять приказы ваши… – Мишель вытянулся, но тут же сгорбился, готовясь разрыдаться. – Только не гони меня, Сережа…

– Не плачь. Тяжело мне видеть слезы твои, не могу я сейчас. Садись, помощь твоя нужна мне будет. Бумагу возьми.

Мишель с готовностью сел, взял бумагу, придвинул чернильницу. Сергей же открыл свою походную шкатулку, достал книги и выписки – те самые, которые Мишель видел у него в Лещине.

– Возьми, – сказал Сергей тоном, не терпящим возражения. – Сделай из этого бумагу… чтобы солдатам читать можно было. Союзниками мне они стать должны.

Мишель склонился над листом, написал название – «Православный Катехизис», подумал немного.

Идея действовать на солдат Священным Писанием не нравилась ему, ибо и сам он иногда позволял себе сомневаться в существовании Божественного промысла. Но ныне не время было для споров.

Через полтора часа Сергей взял из его рук листы, прочитал, подправил. Позвонил в стоявший на столе колокольчик, вошел караульный солдат.

– Писарей буди, живо…

Караульный вышел.

– А ты, Миша, иди на квартиру… Мне с мыслями собраться надо, распоряжения нужные отдать.

В последний день старого года, в час пополуночи, от киевской городской заставы отъехала почтовая кибитка. На козлах сидел ямщик, в кибитке же – закутанный в теплый плащ Ипполит. Сзади к кибитке был прикручен большой деревянный чемодан.

Путь от Москвы до Киева занял чуть больше недели. Он ехал почти без остановок, платя тройные прогоны. Когда сидеть было уже невозможно, Ипполит становился в кибитке на колени. Он очень торопился.

Не отъехав от Киева и пяти верст, он высунулся в окно и умоляюще проговорил, обращаясь к ямщику:

– Прошу тебя, быстрее… При эдакой езде мы и к новому году не доедем.

– Никак нельзя, ваше благородие, – угрюмо ответил ямщик. – Сами извольте видеть: лошадь едва с ног не валится.