Юлия Глезарова - Мятежники

– Я отдам вас под суд! Прочь!

Мишель едва успел отпрянуть от двери: батальонный выскочил из кабинета, весь красный. Мишель понял, что приехал он не вовремя, и от визита сегодняшнего ничего хорошего ждать не надобно. Он не успел решить, что делать: дверь отворилась, и Поль позвал его в кабинет. Лицо его было багровым, а губы и глаза белыми. Таким Мишель никогда его не видал. Не говоря ни слова, он вынул из ящика письмо и бросил Мишелю.

– Читай!

Мишель развернул листок – это было его собственное послание. Три месяца назад Мишель отдал князю Волконскому, обещавшему доставить его по назначению. Адресатом был поляк, Анастасий Гродецкий.

В письме Мишель предлагал план: немедленное восстание в России и в Польше, убийство поляками в Варшаве цесаревича Константина. Мишель помнил, что Сережа не одобрял письма сего, говорил, что это ребячество, которое может погубить дело . Но он, Мишель, уставши ожидать исхода истории с Катенькой, был тогда как в нервическом припадке, и Сережа, покачав головою, письмо подписал.

Мишель взглянул в лицо Полю. Губы Пестеля дрожали в ярости, он с трудом подбирал слова:

– Письмо сие… отдал мне Волконский. На сей раз… господин подпоручик… я не буду разбираться о причинах написания сего. Это было в последний раз – я предупреждал… Можете забыть об обществе … и обо мне тоже. Передайте мое решение другу вашему.

– Но, Поль… господин полковник… выслушайте меня… – говорил он жалобно, просящим тоном. – В последний раз выслушайте…

– Молчать!

Мишель опустил глаза и перевел взгляд на руки Пестеля: они дрожали. Мишелю показалось, что Поль с трудом сдерживается, чтобы не ударить его. Он понял вдруг, что если сейчас выйдет из кабинета и уедет, то жизнь его на сем кончится. Жить как все, службою, скукою, без надежды – с этим Мишель никак не мог согласиться. «Я сам виноват, – подумал он с тоскою. – Конспирацию нарушил. Он просил меня не иметь сношений письменных. Ежели подойду близко к нему – ударить может… Пусть… Только б не гнал…» – Мишель с замиранием сердца подошел вплотную к Пестелю, положил ему руки на плечи.

– Поль…

Пестель дернул плечами, освобождаясь от его рук.

– Прочь!

– Выслушайте, господин полковник…

Поль вдохнул воздуха в легкие, тяжело вздохнул, освобождаясь от припадка ярости.

– Слушаю…

– Я писал сие… Сережа подписал только, по просьбе моей. Я… я… хотел только добиться согласия поляков на убиение Константина Павловича… Ты же всегда говорил о надобности убиения фамилии… Я думал, ты похвалишь меня, ежели б они согласились…

– Ты не мог не понимать, что нарушаешь предписанные мною правила… Ты не имел права иметь с ними письменных сношений.

– Я понимаю теперь… Я тогда был не в себе. Катенька беременна была…

Поль удивленно поднял брови:

– Катенька?.. Ах да, Катенька… И как она ныне?

– Родила, – Мишель низко опустил голову. – В Хомутце, у Матвея… Тогда боялся я будущего своего, не знал, что мне делать – и написал вот… Прости меня.

Пестель задышал ровнее, краснота сошла с щек, глаза приняли нормальное выражение.

– А ты смел, Миша, – он ухмыльнулся, – когда я… в гневе, никто не смеет подходить близко ко мне… Боятся. Вот как… господин подполковник Гриневский – ты давеча видел его пока ждал меня. Ты, видно, не привык к сему… Гневен я, каюсь, сие с юности у меня, с Бородина… Садись и прости меня.

Приглашение пришлось кстати: Мишель уже не чуял под собою ног. Неловко плюхнувшись на стул, он сгорбился, опустил руки на колени.

– Поляков я от вас с Сережею отберу, за неумение дела вести… А в обществе , так и быть, оставайтесь. Впрочем, ты не радуйся раньше времени… Не все дела решены…

Мишель вопросительно поглядел на Пестеля.

– Надобно в Каменку ехать, к Давыдову. Ждет он тебя, поговорить желает. Сейчас и поедем – что оттягивать? Отдохни, поешь – и поедем. Тем более, – тут Поль лукаво улыбнулся, – господин подполковник Гриневский теперь неделю будет солдат учить, вину свою заглаживать… Суда он боится военного, Божьего суда не боится…

Скрипя полозьями, возок завернул со шляха на проселок.

Сергей взглянул на Катеньку: она сидела, опустив глаза и поминутно прикладывая к ним вымокший от слез платок. Руки ее дрожали, губы распухли. Острая жалось к несчастной молодой женщине вдруг наполнила его сердце.

– Не плачьте, Катерина Андреевна, – сказал он и, сам не зная зачем, поцеловал ей руку.

Он вырвала руку, будто испугавшись, и подняла голову.

– Что вы, подполковник, оставьте… Я не стою вашего участия. Не надо жалеть меня! Таких, как я, презирать надобно…

Сергей всмотрелся в ее лицо. Льняные волосы, выбивающиеся из под замотанного теплым платком капора, казались седыми. Он вновь сжал ее пальцы.

– Презирать?.. В том, что ныне случилось, нет вашей вины. Он обольстителен… Миша. Но он не умеет любить. Он труслив в сем, если хотите… Забудьте его, вы еще будете счастливы, поверьте мне.

Жизнь этой брошенной и опозоренной Мишелем женщины показалась Сергею так похожей на его собственную, бесприютную и одинокую. Он вдруг понял, что связан с Катенькой незримой нитью. Нитью, которая – покуда он жив – не отпустит его.

– Катерина Андреевна! – сказал он, – Вы… чисты и непорочны…

– Я?..

– Погодите, не перебивайте меня. Позвольте мне… быть полезным вам… Хотя несколько… Позвольте… я усыновлю дочерей ваших… Умоляю вас…

Катенька отняла платок от глаз, перестала плакать, удивленно глядя на Сергея.

– Обещаю вам: они не в чем не будут нуждаться. Я выращу их, я выйду в отставку… Когда государь простит меня… А сие, я думаю, скоро будет. Я посвящу им жизнь свою… Об вас же никто ничего не узнает.

– Вы благородный человек, вы возвращаете меня к жизни… Но… зачем вам сие?

Она внимательно посмотрела на Сергея. Он хотел было ответить ей честно и прямо, но перед глазами всплыло лицо Мишеля.

– Вы считаете меня благородным… вы ошибаетесь, сударыня. Вы меня не знаете, я мерзок и грязен… Но клянусь вам: детей ваших сие не коснется… Пока я… не могу быть в отставке, рядом с ними будет брат мой. А он – лучший и благороднейший человек из всех, кого я знаю…

Катенька снова заплакала.

– Женщина… в моем положении не может требовать от вас откровенности. Она может только с благодарностью принять предложение ваше…

…Второй раз в жизни Мишель посетил Каменку. Увидев стоявший на горе, над Тясмином, господский дом, он поразился произошедшей перемене. В мыслях своих Мишель видел этот дом залитым огнями, радостным, полным смеха и веселья. Ныне же света в окнах не было, дом казался угрюмым и заброшенным.

– Маменька Давыдова болеет ныне, говорят, при смерти, – пояснил Поль.