Юлия Глезарова - Мятежники

– До тебя ему дела нет, ты уж прости его… Он думал брата своего спасти, отвлечь от дурных пристрастий, занять ум его и чувства… Ныне же вижу, что не ошибся я, согласившись с ним…

При этих словах Мишель покраснел.

– …для общества ваша управа оказывает услуги неоценимые. Посему решился я оставить общество вам… Ежели арестуют меня или еще что-нибудь случится. Ныне время такое, что всякое может быть. Я уговорю Юшневского, скажу ему… смешно, что Муравьев вне директории, ежели управа ваша сильнее всех других, вместе взятых. Постарайся токмо оберегать Сережу от поступков необдуманных… Я сейчас… Погоди…

Взяв со стола первый подвернувшийся чистый листок, Пестель склонился над ним. Надо было дать письменные полномочия, иначе словам мальчишки не поверят. Написав о сем, протянул листок Мишелю.

– Держи… ему отвезешь… и своим покажите. Сожгите потом… Здесь я всем на словах передам. В случае непредвиденных обстоятельств, власть председательская над обществом передается подполковнику Муравьеву-Апостолу. Когда же войска двинутся, не Сережа – ты решения принимать будешь. Ежели надобно, действуй моим именем. Делай все, что сочтешь нужным. Трубецкому только не доверяйся.

На лице Мишеля Пестель заметил выражение смущения, радости страха. «Он справится, если Трубецкой… мешать ему не будет. Что бы кто про него не говорил – он мой ученик. Может, в его руках и дело наше не пропадет», – подумал он.

– Не задерживаю тебя более.

– Но я…

Пестель понял, что в сей торжественный для мальчишки момент он желает о чем-то рассказать, может быть, станет донимать расспросами.

«За лекарем пошлю сегодня же… нельзя так», – подумал он.

– Храни тебя Бог, Миша… Прощай, может, не свидимся больше. Прощай. Иди. Время дорого!

Мишель уехал от Пестеля со смешанными чувствами: ему было страшно и вместе с тем – весело, как будто он вскарабкался на высокую гору и с вершины ее заглянул в пропасть. Записка Пестеля лежала в потайном кармане шинели.

После дождливого лета пришла солнечная, сухая и теплая ранняя осень. Днем было по-летнему тепло, ночью уже случались заморозки, прихватывающие сединой траву на обочинах дорог. «Следующей осенью я уже буду знаменит, – подумал Мишель, – непременно буду…»

Когда Мишель приехал, Сергей выглядел раздраженным и усталым.

– Служба замучила, – оправдывался он. – Да ты проходи, рассказывай…

Мишель сразу же показал другу записку. Сергей, казалось, ни капли не обрадовался. Молча поджег листок от свечки, бросил на поднос.

– Поль болен, наверное.

– Да, был нездоров.

– Я так и подумал. Ну, а еще что? Взялся дурными вестями угощать – так давай обо всем сразу говори…

Мишель рассказал обо всем: о деньгах, о доносе на общество , о том, что Поль болен. По мере того, как говорил – словно спускался с горы вниз.

– Пестель сам виноват… – сказал Сергей устало. – Дело не оправдывает казнокрадства. Оттого-то он мне никогда сего не рассказывал, что понимает мнение мое. А теперь из-за махинаций его мы все погибнуть можем… Полномочия он мне передает… Я сего не желал и не желаю, Миша. Мне сие не надобно, – отрезал Сергей.

– А что тебе надобно? – раздраженно спросил Мишель. Ему не понравилось то, как грубо друг разрушает его мечты, – ты же сам говорил, что ждать более – невозможно, что действовать надо…

– Действовать… – задумчиво протянул Сергей, – Знаешь, Миша, – сказал он вдруг, пристально глядя на свечу, – я вот третью неделю тут с солдатами занимаюсь, ученья беспробудно, генерала Рота ждем. Думаю я: бросить все это, сбежать куда-нибудь, под чужим именем новую жизнь начать… Не найдут ведь, если затаиться.

– Но так же нельзя… как можно под чужим именем? А кем ты быть собираешься? Служить где?

– Зачем служить? Просто человеком быть хочу… Человеком, понимаешь?… Кому-то нравится солдат учить, а я чувствую: это не для меня.

– А в сословие какое вступить намерен ты?

– Не знаю… сказаться вот мещанином можно, домик купить…

Мишель видел, что друг его не шутит – и оттого испугался.

– А дело наше?

– Дело … – протянул Сергей, – полномочия… Да зачем мне полномочия сии?.. Не рожден я людьми командовать, Миша. С собою бы справиться. Тебя рядом видеть хочу, разлуку перенести не могу. Пока на службе мы, невозможно сие…

Свеча горела все ярче, наполняя комнату неровным светом.

– Врать не могу больше, изоврались мы с тобою в Лещине. Не может быть счастье на лжи построено, не может, Миша…

Сергей умоляюще заглянул в глаза Мишеля. Тот почувствовал, как рушатся все надежды, мечты превращаются в прах. Друг его не желал ни власти, ни славы: он хотел лишь свободы… Но свобода личная была мечтой недостижимою… сие Мишель знал лучше, чем его старший, выросший в Европе, друг.

– Сережа, милый, объясни мне – как ты новую жизнь начать хочешь? – тихо спросил Мишель, приняв самый покорный вид.

– Я придумал, Миша, я все придумал! – на щеках Сергея вспыхнул румянец, он взволнованно схватил Мишеля за руку, – я только об этом и думаю в последнее время… Мы с тобой в Киев поедем, на зоре вечерней лодку возьмем… Именно вечером – чтобы не видел никто… На середине реки лодку бросим: в ней все это оставим – Сергей раздраженно дернул за бахрому эполет – и письма, такие, чтобы все подумали, что … что застрелились мы… Можно даже выстрелить две раза, чтоб услышали… А сами – вплавь до другого берега – и мы свободны… Свободны… и счастливы…

Мишель решительно выдернул свою ладонь из Сережиных пальцев, рассмеялся другу в лицо.

– Ты меня фантазером называешь, а сам… Сережа, ты любезного отечества не знаешь – тут не скроешься. В тебе первый встречный барина и офицера отличит, даже если ты в статском будешь. И потом: ежели маменька узнает… сие ее убьет. А Матвей? О нем ты подумал?

– Я Матюше все бы заранее сказал. Он поймет… и твоим можно было бы заранее отписать, предупредить, – растерянно пробормотал Сергей.

– Матвей может быть и поймет… И маменька поймет. Только вот она папеньке скажет – а он меня или обратно в полк отправит – или в желтый дом запрет… Ты, Сережа, России не знаешь… Она только с виду огромна, а на самом деле – не скроешься здесь… И плаваю я дурно… Что у тебя за фантазии, право?

Когда Мишель проснулся, Сергея уже не было: рано утром Гебель назначил полковое учение. Мишель оделся и пошел на улицу, к штабу. Черниговский полк был выстроен на плацу.

В родном своем Полтавском полку, из-за отлучек частых, на полковом ученье он и не бывал почти. Меж тем втайне он жалел об этом. Стройные ряды солдат, громкие команды пробуждали в Мишеле честолюбивые мысли, ему хотелось стать частью этого большого целого, а лучше еще – этим целым командовать.