Кристиан Камерон - Тиран

Киний улыбнулся Ателию.

— Я тебя понял.

Царь сказал:

— Ты для него хороший вождь. Теперь у него есть лошади. Жадные вожди забирают всю добычу себе. Хорошие заботятся, чтобы у каждого была доля.

Киний кивнул.

— У нас так же. Ты знаешь «Илиаду»?

— Слышал. Странная история — никогда не понимал, кто в ней должен мне понравиться. Ахилл кажется мне чудовищем. Но я тебя понимаю: вся «Илиада» о несправедливом распределении добычи.

Кинию, которого с детства учили видеть в Ахилле воплощение всех мужских достоинств, пришлось умолчать о своем восхищении им. Царь может показаться настоящим греком, хоть носит штаны и шапку-капюшон, но когда он на безупречном греческом высказывает такие мнения, сразу становится ясно, какой это в сущности чужак.

Царь заметил его смущение и рассмеялся.

— Я знаю — вы им восхищаетесь. Вы, греки, так много и часто сердитесь, что, возможно, Ахилл и есть ваш образец для подражания. Но к чему столько гнева? А теперь расскажи, что собирается делать ваш архонт.

— Он был само согласие, господин. Гоплиты выступят с новой луной. Диодор должен был объяснить, почему один отряд оставили.

— Он объяснил. А также выбрал для тебя место стоянки. Иди туда, поговорим позже.

Война сделала царя более властным. Киний заметил, что у него теперь более многочисленная свита и в окружении больше женщин. И гадал, что это может предвещать.

Диодор встретил его объятием и чашей вина.

— Надеюсь, тебе понравится наш лагерь, — сказал он.

Он занял отрог холма сразу к югу от царского стана; этот отрог, точно каменный полуостров, вдавался в глубокую реку севернее брода. Палатки ольвийских воинов стояли аккуратным квадратом, с линией для лошадей и еще одной — для костров, а за кострами темнел ряд ям — уборные. Словно из учебника — математическое упражнение, ставшее явью. Диодор показал на другой квадрат со стороной примерно в стадий, к северу от холма, обозначенный прочными кольями и почти без сакских лошадей.

— Это для гоплитов, когда они придут.

— Отлично, — похвалил Киний.

Он прошелся вдоль костров, здоровался с теми, кого знал, пожимал руки и купался в их радости от встречи с ним.

В центре лагеря стояла крытая повозка.

— Царь подарил тебе, — сказал Диодор.

От колес до толстых боковых досок повозка была выкрашена в синий цвет. Войлок крыши темно-синий, ярмо, рассчитанное на четырех быков, тоже синее. Сзади к войлочному клапану вели ступеньки.

Киний передал лошадь рабу и заглянул внутрь. Кибитка маленькая — в ширину чуть больше роста человека и вдвое длиннее. Внутри ложе, прикрепленное к стене и накрытое покрывалом — опять войлок с изображениями оленей, лошадей и грифонов, — и низкий стол. Пол устлан толстым слоем сакских ковров и подушек.

— Я позволил себе в первые ночи проверить крепость этого ложа, — сказал Диодор. Он улыбнулся. — Просто чтобы убедиться, как это.

— Ну и как?

— Отлично. Хочется тут и остаться. Клянусь богами, Киний, я рад, что ты приехал. Если когда-то мне казалось, что я легко заменю тебя, я ошибался. Тысячи кризисов ежедневно…

Его перебил Эвмен, пожав руку Кинию, он повернулся к Диодору.

— Нам сказали, что сегодня мы получим зерно для боевых коней. Где его получить?

Диодор обеими руками показал на Киния.

— Добро пожаловать на греческую Излучину, гиппарх, — сказал он. — Теперь ты начальник.

Он сделал вид, будто снимает с плеч и взваливает на плечи Киния огромную тяжесть, и Эвмен, Филокл и Ателий рассмеялись.

Киний улыбнулся.

— Диодор, где распределяют зерно?

— Понятия не имею, — ответил тот.

— Так иди узнай, — все с той же улыбкой сказал Киний.

Диодор покачал головой.

— Почему я сам не додумался?

Первая неделя Киния в лагере на Большой Излучине стала непрерывным унижением. Его люди, почти достигшие совершенства благодаря непрерывным зимним занятиям и продолжавшие напряженно упражняться в лагере, были не хуже любого когда-либо существовавшего отряда греческой конницы. Саки оказывались неизмеримо лучше.

Киний видел саков в состязаниях, видел, как они стремительно несутся по равнине, стреляя для удовольствия. Но он никогда не видел, чтобы сотня воинов вместе с лежащими рядом лошадьми оставалась совершенно невидимой, пока вожак не свистнет в костяной свисток: не успеет свист стихнуть, а все сто воинов уже подняли своих лошадей и сидят в седлах. Это был лишь один из приемов, которыми пользовались саки, богоравные наездники, и Киний теперь прекрасно понимал, почему поэты древности считали их кентаврами.

На второй день вернулась с охоты Страянка с десятком воинов. Она холодно взглянула на него и предложила состязание в метании копий.

— Я готовилась, — сказала она по-гречески.

Он выступил почти так же хорошо, как в первый раз, поразив мишени-щиты пятью из шести копий; последнее копье прошло на ладонь выше. Страянка проскакала расстояние до целей быстрее и ни разу не промахнулась. Глаза ее сверкали, когда она сошла с кобылы.

— Вот так! — сказала она.

«Я пять лет упражнялся, чтобы так метать», — подумал Киний. Но он скрыл разочарование и поздравил ее.

Она улыбнулась.

— Проигравший должен одарить победителя, — заявила она.

Киний отправился к своей повозке и вернулся со своим первым мечом, добычей из Экбатаны, клинок которого починил. И протянул меч ей.

Ателий заговорил, Страянка ответила. Они перебросились несколькими фразами, пока Страянка вертела оружие в руках.

— Ты делаешь дары, как вождь, — сказала она по-гречески, — как царь. Я видела тебя во сне, Киниакс.

— А я тебя. Я ношу твой дар, — сказал Киний, и ее глаза устремились к рукояти его меча.

— Хорошо! — сказала она.

Махнула плетью своим спутникам, те сели верхом и, крича и стреляя, поскакали по траве.

— Милая женушка! — сказал Филокл.

— Почему мне никогда не приходило в голову, ухаживая, дарить мечи? — спросил в пространство Никомед.

— Вам что, нечем заняться? — полюбопытствовал Киний.

На четвертый день в лагерь прибыл клан Черной Лошади — тысяча воинов в доспехах и восемь тысяч лошадей. Киний впервые увидел знатных скифов в военном облачении.

Первые сто воинов — свита вождя — были в кольчугах от плеч до колен, в тяжелых кожаных плащах с бронзовыми и железными пластинами, нашитыми внахлест, как чешуя или черепица. У самых богатых такие же доспехи прикрывали грудь коней; на головах греческие шлемы, закрывающие все лицо, с огромными султанами.

Каждый из этой сотни ехал на вороном коне. Они были великолепны: и вооружение, и лошади не хуже, чем у лучших персидских всадников. У каждого в горите лук, тяжелое копье и пара легких копий.

Никий, стоя рядом с Кинием, горько сказал: