Валерий Есенков - Казнь. Генрих VIII

Небылица получилась прекрасная, трактату придав убедительность, живость и какой-то особенный блеск, каким так восхищался в словесности, созданной греками. Воодушевлённый удачей, передал трактат в типографию. Он издавался в Лувене, и уже там его нарекли «Золотой книгой, столь же полезной, как и забавной, о наилучшем устройстве и о новом острове Утопии».

Живость и блеск книги, её глубокие мысли в самом деле пленили многих читателей. Они без преувеличения нашли её золотой. Её читали и перечитывали, пытались вытверживать наизусть. Обнаружились смельчаки, готовые отправиться на поиски славного острова. Новые издания следовали одно за другим. Имя автора стало известно всей просвещённой Европе. Слава его расшумелась.

Гийом Бюде признавался: «Я люблю и высоко почитаю его за всё то, что он написал об этом острове Нового Света. Наш век и будущие века будут иметь в этой истории драгоценный источник практически пригодного законодательства для всех, кто хотел бы воспользоваться им и применить его в своих государствах...»

Восхищался милый Эразм: «Мне кажется, что природа вряд ли когда-нибудь сотворила что-нибудь равноценное его тонкому, ясному, живому уму и что трудно сыскать человека с большими достоинствами, чем он. Прибавьте к этому могучий дар слова, вполне соответствующий его интеллекту, удивительную бодрость духа, остроумие и то, что по своему характеру он чрезвычайно деятелен, и вы не упустите ничего из тех качеств, которые должны быть присущи отличному адвокату...»

Уиттингтон уверял: «Мор — человек редкостной учёности и ангельского ума. Равных ему я не знаю. Ибо где ещё найдётся человек такого благородства, скромности и любезности? И если то ко времени — предающийся удивительной весёлости и потехе, в иное же время — грустной серьёзности. Человек на все времена...»

Его слава докатилась до самого короля. Генрих, если правду сказать, в отличие от других монархов, умел восхищаться величием творящего духа. Передавали, как однажды некий напыщенный лорд пожаловался ему на Гольбейна. Тогда Генрих громко ответил, чтобы слышали все:

— Я могу сделать семь лордов из семи мужиков, однако же я не смогу сделать одного Гольбейна из семи лордов.

Писателя потянули на королевскую службу. Он был введён в королевский совет. Ему поручили докладывать о прошениях, поступавших на высочайшее имя. Так мудрый Генрих отдал дань его талантам и добродетели и превратил его в ходатая за обиженных и оскорблённых, и Мор стал им с удовольствием. Но и в королевском совете сохранил свою независимость, как сохранял её в парламенте и в суде. Когда кардинал и канцлер Уолси потребовал назначить себя верховным констеблем, он один во всём королевском совете выступил против подобного назначения, которое могло дать тому непомерную власть. Уолси в гневе воскликнул:

— Как вы не постыдитесь, мастер Мор, будучи ниже всех по должности и званию, быть несогласным со столь многими благоразумными и благородными людьми? Вы показываете себя бестолковым и глупым советником!

Весело ответил ему не смутившись:

— Благодаренье Господу, что его величество имеет лишь одного глупца в королевском совете.

Его независимость тоже нравилась Генриху. Его возвели в достоинство рыцаря, предоставили должность помощника казначея. Он сопровождал кардинала и канцлера в его дипломатических миссиях. За достойную службу Генрих наградил его землями в Кенте и Оксфорде. Его избрали председателем палаты общин по предложению когда-то оскорблённого кардинала, с одобрения просвещённого государя, и он тотчас провалил утверждение новых налогов, что не могло доставить удовольствия Генриху. Монарх вызвал его и надменно спросил:

— Я тебя назначаю послом. Ты должен без промедления отправляться в Мадрид.

Ответил поклоном на нежданную королевскую милость, которая в этом деле была неприятна:

— Я всегда весь к вашим услугам, милорд, однако здоровье моё слишком расстроено, чтобы безнаказанно выдержать жаркий климат Испании.

Генрих улыбнулся невольно:

— Ну что ж, я подыщу для этой поездки другого, а твоими услугами воспользуюсь в каком-нибудь ином месте.

Его назначили канцлером в графство Ланкастер. Затем Генрих поручил ему сопровождать кардинала, и философ вёл переговоры в Амьене с представителями французского короля.

Два года спустя его величество призвал его вновь.

Генрих мерил шагами свой кабинет, слегка припадая на правую ногу. Решение не давалось ему, а времени оставалось всё меньше. Он был возбуждён и сердит.

Вдруг в кабинете стало темно. Стремительно повернулся и встал у окна. Над парком стояла чёрная туча. Ветер прошёл по вершинам деревьев. Листва зашумела. Длинными толстыми струями пролился спорый дождь. Они точно стояли в окне, сверкая в лучах заходящего солнца, и вдруг пали на землю, словно скошенная трава. Дождь прекратился. Радуга встала над парком дугой, обещая назавтра солнечный день.

Судьба узника висела на волоске, и Генрих размышлял, себе в поучение, о Карле и Лютере, о короле и мятежнике, которого государь пощадил, тогда как обязан был наказать. Тогда Карл был занят другим. Карл представился своим новым подданным с большим опозданием. Он прибыл в Вормс в конце января. В Германии уже царила анархия. Карл её не видеть не мог, но остался к ней равнодушен. Его приветствовали буйные толпы. С малой свитой и без охраны проезжая по улицам города, глядя на мятущиеся либо обнажённые, либо покрытые шляпами головы, Карл молчал и держал себя с холодным величием. В резиденции императора был устроен скромный приём. Германские князья представились своему новому государю. Они с нарочитой дерзостью приветствовали его по-немецки. Он не понимал их и бросал в ответ несколько общих слов по-латыни. Друг другу они не понравились. Запахло открытой враждой. Карл не обратил на это внимания, поспешил учредить совет регентства, избавлявший его от необходимости бывать часто в Германии, тем более постоянно жить в нелюбимой стране. Это пришлось по вкусу князьям. В отсутствие императора они получали большую свободу, почти независимость. Любая власть их уже тяготила. Священная Римская империя германской нации готова была развалиться. Казалось, Карл оставался к этому равнодушен.

Далее начались неприятности. Карлу нужны были деньги на войну с Франсуа, на содержание регентства тоже. Он потребовал от каждого князя внести в его казну по пятьдесят тысяч флоринов. Деньги были большие. Одни князья их не имели, другие не захотели внести. Карла это не тронуло. Взамен этих денег потребовал от каждого князя солдат и в придачу небольших сумм, что были ему для захвата Италии и коронации в Риме.