Николай Кочин - Князь Святослав

- Я жду ответа, - сказала Ольга. - Ты видишь дух мой скоро уйдёт на небо, освободившись из тела. Успокой меня, светик.

- Ах, матушка… Не любо мне жить в Киеве, - сказал горько Святослав, пробуя жестокость слов искупить задушевностью тона, что плохо удавалось. - Хочу жить в Переяславце на Дунае. На Дунае могилы наших предков. Мне толмачи объяснили: в ромейской державе тьма славян, их побаиваются сами ромеи. Мой друг Калокир говорил, что у них про это даже в книгах написано. Слышу я, матушка, один язык от Новгорода до Пелопоннеса, везде славяне. Они пойдут под мою руку, я это чую. Пойдут! И пусть в таком случае на Дунае станет столица русской земли.

- Упаси бог, - поперечила Ольга… - Корысть - великая пагуба.

- Силой держится удача, матушка. Возьмём в руки торговые пути, идущие из Европы в Азию, великие и редкие промыслы разовьются на этом перепутье в Переяславце, где добро всех стран сходится. От греков идёт золото, от чехов и венгров - серебро и чудные кони, из Руси прибывают лучшие в мире меха, воск, мёд, челядь. Необъятна, обильна и могуча будет моя Русская держава. Пуще старого Рима. Пусть гордые греки забудут бранную кличку «скифы-варвары» и уступят нам своё законное право считаться первыми из народов.

- О, беда, сын мой. От языческого поганства этот неукротимый дух в тебе, и непомерная и алчная спесь. Крестись и обретёшь успокоение. Я была такой же. Вот теперь мир и покой у меня в душе. Я узнала бога и радуюсь.

- Веру переменить - не рубашку переодеть. Меняй веру - меняй и совесть…

- Что ж такого? Перемени веру, и всё в тебе переменится. Каждый должен покорить самого себя. Вот я покорила себя. И за гробом бог меня не оставит. На этом свете помучилась, на том свете порадуемся. А ты в ад попадёшь.

- Что такое, матушка?

- Я тебе говорила, в огонь посадят, и будешь в котле гореть и не сгоришь.

- Сколько же дров надо, матушка, чтобы жечь всех почитателей Перуна?

- Не кощунствуй. Веки вечные обречён мучиться. Один бок будет гореть, а другой в это время наращиваться.

Сын расхохотался:

- Ишь какой кровопийца ваш бог, а ещё смиренным притворяется: ударят в щеку, подставь другую. А наш Перун никаким адом не стращает. Он посылает нам дождь, свет и тепло. За это ему и жертвы приносим. И жрецы наши добрее ваших, и капища наши веселее церквей: в дубравах, на вольном воздухе или в тенистом шалаше…

- У твоих идолов и жилье как у скота: шалаши да пещеры. И сами они кровожадны и грубы. А наши и врагов велят любить.

- Мой бог - бог крови и брани, он любит храбрецов. Как я могу любить врага на поле боя, как то повелевает твой бог, который до того дошёл, что позволил сам себя повесить на крест как глупая баба, или это враки?

- Нет, не враки, наш бог сам пострадал за людей… Чтобы людям гоже было на том свете… Греческая вера сделает тебя навек счастливым… потому что эта вера самая верная…

- Патрикий Калокир мне говорил, и я тому верю, что нет худших и лучших вер… Все кланяются своим богам и считают их лучшими. Одни боги поумнее, это для умных. Другие - поглупее, это - для глупых. Надо думать, что я ещё не поднялся до вершин мудрости, так меня твой бог поймёт и простит.

- Патрикий твой - богомерзкий честолюбец. И помянёшь меня, до добра он тебя не доведёт… Тянет в преисподнюю, хитрец, сатана.

- Птице нужен воздух, зверю - дебри, а воину - брань. Так и с богами: всяк своего бога хвалит.

- Не богохульствуй, говорю…

- Повинуюсь, матушка, и молчу.

Она обняла его, поцеловала в широкий лоб и перекрестила, оттолкнула от себя:

- Ну, иди. Повидался бы с жёнами-то, впустую живут, вянет красота, отцветает, всё зря… Повертись-ко с одной всю ночь на подушке. Жёнам всего драгоценнее - любовь.

- Любовь? Любовь доступна и бугаям.

- Бессовестный… Таких жён ты и не найдёшь, как у тебя.

- Отважный воин добывает себе жену, где придётся, острой саблей, - сказал сын. - Дружина моя и жён себе навезла из-за моря вместе с добычей… Эх, матушка, сердцу не прикажешь. После Малуши все они мне опостылели. Встречал я и красивых, и богато одетых, и умных, и более знатных и более молодых, но не были столь любезны моему сердцу… А вообще, жены - скоро наскучивающая утеха. Мёд сладок. А сколько ты его съешь?

- Блуд это и грех, - осудила Ольга. - Искушение нечистой силы…

- Полно, матушка… Был я на Востоке, там жены роскошнее наших, а всё-таки мужья премного ими наскучены…

Ольга начинала сердиться и кривить брови. Сын переменил разговор:

- А где Малуша?

- Услала я её и уж навсегда ключницей в свою псковскую вотчину, в Будутино. Подальше от греха, не блудить же с холопкой на глазах у жён. Мальчики растут, негоже. И Владимир подрос, понял, стал на них зубы точить. Я учу его: это братья твои. А он: я вот им покажу, дай только подрасти. Робичич, сказывается кровь. Не вспоминай о Малуше… Эта - тоже горе моё.

В словах матери послышалась угроза. Святослав увидел, что утомил мать и вышел.

Святослав задал своей дружине богатый пир, с дудошниками, со скоморохами. Вино лилось рекой. Пили до помрачения разума. Кто валился под стол, того выносили на двор и обливали холодной водой. Не поднимался - увозили домой. Разговоры шли больше о победах, о храбрости. Среди бесед Претич отозвался похвально про Янку. Глаза Святослава тотчас же засияли радостным светом.

- Отыскать его.

Вскоре привели застенчивого парня.

- Отколь? - спросил князь.

- Из древлянской земли.

- Твои родичи убили моего батюшку. Слышал?

- Я-то ни при чем.

- Так я же тебя не виню, дурень. А ты не пугайся. Подходи ближе. Чего ты, как баба.

Князь пощупал его руки, потрогал шею, попробовал наклонить, не поддалась.

- Ой, да ты, братец, дюжий.

- Какой уж есть.

- И занозистый. Люблю таких. Поборись с дружинником.

- Это можно. Это нам нипочём.

- Ну-ко…

Вышел дружинник, сгрёб Янку. Но тот напружинился и перекинул дружинника через себя. Удивлённый ропот прошёл по залу.

- Э, да с тобой шутки плохи, - сказал князь, - хватая Янку за пояс. - Давай со мной.

- Ой, князь, смотри ушибу.

- Это меня-то? Давай, давай… Попробуй. Я тебе намну бока.

- Не намнёшь, - ответил Янко, избочившись, и выбросив вперёд руки - железные клещи.

- Ой, намну, - повторил князь, пытаясь ухватить Янку за шею.

- Не намнёшь, - ответил Янко, ловя руки князя, чтобы их зажать.

- Не зажмёшь, - отдуваясь, сказал князь и, отбиваясь от железных рук Янки.

- Ой, зажму, - сказал Янко, и зажал руки князя.

Они посинели, набухли.

- Выкуси! - князь бесплодно шевелил локтями. - Вырвусь.

- Ой, не вырвешься, - сказал Янко, пригибая князя к полу.

Дружинники зашумели, зашикали:

- Не сносить тебе, парень, головы.

Янко отпустил руки князя.

- Ты - молодчина - сказал князь, тряся кистями рук. - Я тебя в дружину возьму. Будешь жить в моей гриднице, вместе с «отроками». А там, смотришь, опять махнём в поход. Какое-нибудь ремесло знаешь?