Алексей Салмин - Буря на Волге

— А куда девали?

— Сюда, к вам привезли.

— Правда, Михаил? — спросил Ланцова Маркин.

— У меня на катере, — вставил Ланцов.

— Ну вот, а спрашиваете, возьмем ли вас служить... Да вы уже нам служите! Спасибо вам за все! — пожимая руки солдатам, сказал комиссар. — Товарищ Ланцов, найдите чем-нибудь их накормить, и пусть пока отдохнут на вашем катере. Передайте, чтоб их зачислили на довольствие.

— Есть! — откозырял Ланцов. — Пошли, ребята!

Как героически ни сопротивлялась Волжская флотилия красных, но силы были далеко не равными. И вечером шестого августа красным пришлось оставить Казань. Вечером того же дня флотилия белых подошла к Устьинской пристани. Бой уже утих, слышны были лишь одиночные выстрелы, — это пристреливали раненых красноармейцев и последних защитников города, не успевших скрыться. Начиналась резня. В первый же вечер прихода белых слободки были политы кровью рабочих. А городская знать ликовала.

В это самое время с буксирного парохода, вооруженного тяжелыми пушками и пулеметами, сошел офицер в белом, как снег, кителе с серебряными погонами и ярко блестевшими пуговицами. Он привычно сбежал по качающимся сходням и быстро, по-военному вскочил в пролетку, приказав гнать в город. Лицо офицера от долгого пребывания на судне было обветрено и покрылось загаром. Он был строго подтянут, чисто выбрит, с лихо закрученными черными усиками, Но в карих глазах офицера сегодня уже не светилась былая радость. Хотя и был взят его родной город, возвращалось утраченное хозяйство и ехал он к своей милой Маше, мысли Андрея Петровича Стрижова были неспокойными. В ушах его все еще громыхали пушки, а перед глазами поднимались громадные водяные столбы от разрыва снарядов.

«Что это со мной? — спрашивал он себя. — Уж не изменила ли мне Маша? Может быть, приглянулся ей красный комиссар да сбежала с ним из города, а может, ее уже нет и в живых?» — и многие другие мысли лезли ему в голову. Так размышлял он, опершись на эфес сабли.

Напрасно он думал, что что-то случилось с его Марьей Архиповной. Она после сытного обеда вышла в садик за собственным домом, долго сидела в беседке под старой березой, читая французский роман, и незаметно для себя задремала, а потом, подложив под голову роман, крепко заснула и даже не слыхала, как вошли в город белые.

— Маша, Маша, Марья Архиповна, ау! — бегая по саду, кричала горничная Марфуша.

Вбежав в беседку, она остановилась, увидя на скамейке спящую барыню.

Марфуша постояла минуту в раздумье, а затем окликнула:

— Марья Архиповна! Андрей Петрович приехали.

— Что ты сказала, Марфуша? — сладко зевнув, спросила Маша.

— Андрей Петрович приехали, да такие загорелые, точно их в печке коптили. Идемте скорее.

Обе женщины быстро побежали по аллейке к дому.

— Не ожидала, моя радость? — кинулся в объятия Стрижов.

— Ждала, ждала, — прижимаясь к его груди, проговорила Маша. — Как ты прокоптился.

— Ух, жара была, Машенька, — двусмысленно сказал Стрижов, целуя ее губы и глаза.

Марфуша и Настя, старая работница, перешедшая по наследству вместе с пароходами и баржами от Чepных, уже хлопотали на кухне, приготавливали обед для приехавшего барина. Пока Стрижов умывался после дороги, Маша быстро принарядилась в новое сиреневое платье, которое так ловко облегало ее подвижную статную фигуру. Все было по-праздничному. На террасе был накрыт белоснежной скатертью стол. Настя копалась в подвале, доставая бутылки с наливками.

— Ну вот, моя дорогая, мы опять вместе и все снова отвоевали, — сказал Стрижов, присаживаясь к столу,

— Что ж, совсем отвоевались? — спросила она.

— На Волге все закончили, теперь пойдут на Москву, а мы, как волгари, останемся на своих местах, начнем восстанавливать свое хозяйство. Вот и все. А ты, милая, боялась, что все пропадет безвозвратно. Нет, брат, если мы сами взялись за дело, то уж, будьте любезны, мы его доведем до конца, во что бы то ни стало... Все снова наше: и баржи, и дома, и пароходы, да и ты со мной. Расскажи-ка, как ты без меня здесь жила? Никакого красного комиссара еще не завела?

— И то собиралась, только подходящего не нашла, — так же отшутилась Маша, заполняя наливкой стаканы.

— Ну, со свиданьем, милая! За нашу победу и наше будущее счастье! — он опрокинул в рот стакан с какой-то жадностью и, придвинув его вновь к Маше, сказал:

— Налей-ка еще.

Выпив второй, Андрей Петрович начал закусывать, а Маша, облокотившись на стол и подперев пухлые щеки ладонями, пристальным взглядом следила за движениями мужа и все чаще улавливала в выражении его лица какую-то перемену... Ее разлюбезный Андрюша что-то от нее утаивал, не договаривал и о чем-то серьезно думал.

— Подлей-ка еще, — вдруг проговорил он, подвигая стакан.

Молча выпил и снова принялся за еду, все свое внимание уделял только подаваемым кушаньям, изредка вскидывая взгляд на сидевшую напротив Машу. В его взгляде Маша уже не видела того веселого былого огня.

— Да, закатывается красное солнышко, — со вздохом произнес он, глянув, как позолотились листья склонявшихся ветвей.

— Не вздыхай, оно завтра опять взойдет, такое же красное, — сказала Маша.

«Может для нас и не взойти...» — подумал Стрижов.

— Ты что, Андрюша, такой скучный? — ласково спросила Маша.

— Ничего не скучный, я просто устал, страшно устал, — вставая из-за стола, проговорил он.

— Вот беда какая. Отдохнешь. Пойдем — уложу, — обнимая мужа, сказала Марья Архиповна.

Проводив своих господ, Настя с Марфушей перемигнулись и покачали головами в сторону ушедших.

— Что-то наш барин того, заскучал, — прошептала Марфуша.

— Сейчас Маша развеселит, — улыбнулась Настя.

— Нет, в самом деле, Настюша, что-то, видимо, не все в порядке... — продолжала догадливая Марфуша.

— Да ладно тебе, что уж тут, известное дело — барин с дороги, устал, — сказала Настя, убирая со стола самовар.

Не усталость была причиной молчания Стрижова, а совсем другое. Подходя к Казани на собственном пароходе, он подслушал разговор между двумя полковниками — Степановым и Каппелем, и из этого разговора сделал для себя вывод. Он понял, что взятие Казани - это еще не победа, а лишь временный перевес сил. Конечно, в свои догадки он пе хотел посвящать Машу, а поэтому и разговор между ними как-то не вязался.

Утро следующего дня было тихое, ясное. Солнце широким огненным диском выплывало над городом и его зеленеющими садами, усыпанными бисером серебряной росы. А на площадях, улицах и в садах все еще лежали трупы красноармейцев и рабочих, павших в боях, защищая город от белогвардейских полчищ. У одной части жителей города эта жуткая картина вызывала в сердцах боль и страдания, другая же ликовала. С самого утра на улицы Казани высыпала разодетая в праздничные наряды толпа горожан, они приветствовали друг друга и поздравляли с праздником победы.