Алексей Салмин - Буря на Волге

— Пап! Гляди-ка! — вдруг закричал он.— Пичужка рыбку поймала! Ка-ак шлепнется сверху и сразу рыбку в рот. Давай и мы здесь рыбачить.

— Идем, идем скорее! На Волге будешь рыбачить! - торопил Чилим.

— А скоро будет Волга? — спрашивал Сережа, торопливо семеня ногами и путаясь в мокрой траве.

— Вот она, наша кормилица!

Вылезая из кустарника, они вышли на крутояр. Отсюда стала видна голубая широкая река, загроможденная пароходами, плотами и всякими барками,

— Это чьи домики? — спросил Сережа.

— Наши, сынок, наши, советские, — отвечал Чилим, с нетерпением распутывая лески.

— Мне тоже! — кричит малыш.

— Да не шуми ты, рыбу пугаешь.

— А она боится? - уже шепотом спрашивает Сережа.

— Ну да, боится, — тихо отвечает Чилим, закидывая леску.— Ha вот, держи, это твоя, Как поплавок утонет, так тащи.

— Утонул, утонул! — закричал Сережа.

— Тащи скорее.

Сережа вцепился обеими руками в удилище, пыхтит и тащит, сгибая в дугу удилище и пятясь выше на берег. Он вытащил леща. Чилим бросается на помощь, снимает с крючка и снова закидывает леску.

— Ого, какая попала! — кричит Сережа. — Теперь я тоже буду рыбак.

— Варить, что ли, твоего леща будем?

— Нет. Я его домой понесу.

Вечером они возвращаются домой, веселые, с богатой добычей. На ужин Надя готовит уху и поджарку, а Сережа не отходит от нее, старается рассказать все, что видел на Волге. И все напоминает, что большого леща вытащил сам.

- Милый ты мои, — говорит Надя целуя малыша. - Как тебе не быть рыбаком, если отец твой рыбак и мать рыбачка.

— Теперь у нас целая артель рыбаков, — шутит Чилим, усаживаясь за стол.

- Отец твой, Сережа, тоже таким начал рыбачить, — замечает Ильинична.

Надя взяла с собой на работу несколько рыбок и в обеденный час развернула свой завтрак.

— Где это ты достала? — спросила старшая медсестра, наблюдая, как аппетитно кушает Надя.

- Наудила.

— Нет, в самом деле?

— Муж у меня рыбак.

- Вот как хорошо. Значит, своя рыбка.

— Доморощенная. Не хотите?

— Спасибо, — уклончиво ответила сестра, но глаза ее так и впивались в жареных густерок.

— Берите, берите, — настаивала Надя.

— Да, вкусная, — хвалит сестра, старательно выбирая косточки. — Счастливая ты!

— Не жалуюсь.

Чилим, обрадовавшись хорошему улову, на следующий день опять отправился на Волгу. Придя вечером к уже знакомому месту, Василий увидел причаленную лодку, На корме пристроился рыбак.

«Рыбак рыбака видит издалека, а ненавидит», — мелькнуло в голове Чилима. Но другого подходящего места поблизости не было. Спускаясь с крутояра, он крикнул:

— Клев на рыбу!

Рыбак, видимо, был так увлечен, что ничего не слышал.

— Можно расположиться около вас? — спросил Чилим.

— Валяй, воды хватит, — ответил тот не особенно дружелюбно. Ночью все равно клевать не будет.

— Да на ночь я и не рассчитывал. Пришел ночевать, чтоб утренний клев не прозевать.

Рыбак промолчал. Чилим сбросил свой мешок, приставил удилища к кусту тальника и начал собирать по заплестку хворост, чтобы скипятить чай. Солнце уже скрылось за гору, редкие обрывки облаков, горевшие пламенем заката, тихо плыли над Волгой, а в синеве, меж облаков, начали выглядывать тусклые звезды. Повеял легкий ветерок-горыч, поднося и расстилая по берегу дым от прошедшего парохода. Под шум волн Чилим вдохнул этот с детства знакомый запах Волги и мысленно унесся в прошлое. Вспомнилось детство, батрацкая жизнь и вместе с тем пробудились новые чувства к Наде, которая, несмотря ни на что, связала свою судьбу с ним, батраком. Увлеченный воспоминаниями, он склонился над хворостом и начал разжигать огонь жарника. Старик тоже сошел с лодки и, присев рядом, начал прикуривать. Чилим посмотрел на него и подумал: «Рыбак-то, видать, и не совсем еще старик». Правда, на подбородке его торчала седая щетина, по он был крепкого телосложения. Широкие плечи и цепкие волосатые руки изобличали в нем громадную силу, а свежее без единой морщинки лицо свидетельствовало об отличном здоровье. Незнакомец как-то пристально взглянул из-под серой кепки и участливо спросил:

— Видать, только со службы вернулся?

— Недавно, да и то, кажется, рано, — ответил Чилим.

— Почему?

— Правду сказать, оно бы по времени-то как раз, можно было отдохнуть месяца два-три после двух войн.

— Ну, и в чем же дело? — спросил незнакомец.

— В том-то все дело, что жрать нечего. Вон год-то какой, в деревне все высохло, сгорело, а в городе народу безработного полно, — проворчал Чилим, снимая котелок с жарника. — Давайте кишки промывать. Чай у меня готов.

— Пожалуй, неплохо бы выпить кружечку кипяточку-то, — «старик» направился к лодке.

Оп принес мешок с припасами, Попили чаю и разговорились, сидя у огонька.

— А ведь хлебушка-то можно достать, — сказал рыбак.

— Научите.

— Науки тут не требуется, нужна только смекалка...

— Вот ее-то у меня, видать, и нет.

— Поедем со мной, я тебе покажу, где хлеб добывать.

— С большим удовольствием, как раз мне делать нечего.

— Ты, парень, кого-то мне напоминаешь, — проговорил рыбак как бы про себя, глядя на профиль Чилима.

После некоторого раздумья он спросил;

— Тебя как звать-то?

— Василием.

— А фамилия?

— Чилим.

— Постой-ка. Чилим, Чилим... — улыбаясь, произнес он. — Как отца-то звали?

— Иваном.

— Не Петрович ли?

— Он самый,

— А на каторге он был?

— Был, — ответил Василий, пристально вглядываясь в незнакомца.

- Жив ли он?

— Где там жив... Как вернулся с каторги, в тот же год и умер.

— Так вот, значит, о ком он тосковал и убивался, - снова как бы про себя проговорил незнакомец.

— Кто тосковал? — спросил Чилим, подвигаясь ближе к рыбаку.

— Твой отец.

— Как отец! Разве вы знали моего отца?

— А ты помнишь, когда он с каторги пришел?

— Как же не помнить, мне тогда было тринадцать лет.

— А не вспоминал ли он Маслихина?

— Говорил: «Не знай, выживут ли срок мои молодые друзья Маслихин с Веретенниковым». — Значит вы и есть Маслихин?

— Он самый, Прохор Федорыч. Будем друзьями, крепко пожал руку Чилиму Маслихин. — Как ты схож на отца! Такие люди очень приметные. Раз взглянул — и никогда не забудешь. Право, ты вылитый отец. Как взглянул при огне, так и вспомнил старого Чилима. Жаль его, страсть как жаль, да что поделаешь, видно, быть тому... — и Маслихин задумался. Долго он молчал, глядя на яркое пламя жарника. Видимо, вспоминал дни, проведенные на каторге, и, вздохнув, сказал:

— Вот так, Васенька, не тужи, хлеба добудем. У тебя, наверное, есть кое-какое барахлишко, ну, там рубашонки, брючишки, пиджачишки и всякая такая дребедень?

— А зачем?

— Поедем в верховья Камы. Там на это тряпье можно выменять хлеба сколько угодно. Ты, наверное, и сам видишь, что теперь из города все плывет в деревню, к богатому мужику. Только здесь, поблизости, они уже нахватали. На наши пожитки у них ничего не возьмешь. Им здесь нужны хорошие скатерти, ковры, самовары и мебель для украшения своих горниц. А там подальше от города и нашему хламу будут рады. Я прошлое лето ездил, да и до этого там бывал. Еще когда с каторги шел, полюбовался на тамошние земли. Там засуха меньше вредит, потому кругом леса, а в лесистой местности засуха не берет. Нонче вот тоже взял отпуск, думаю скатать, а потом уж спокойно работать. Только ехать надо в лодке, на пароходе ничего не привезешь. Вот так, значит, подбирай чего есть лишнее да в понедельник и двинемся, — закончил Мaслихин.