Алексей Салмин - Буря на Волге

— Это верно, — согласился сторож. — На голодное брюхо далеко не ускачешь. Я вот тоже давненько не закусывал.

— Ну что ж, пойдем, что ли? — сказал Чилим. — Дорога только еще в начале, а мы уже раскисли.

— Айда, може дотянем...

— Спасибо, дедуся! — крикнул Чилим и снова двинулись по шпалам.

— Гляди-ка, Ефим, влево деревня — зайдем пообедаем?

— Давно тебя ждут... Наверное, наварили всего и нажарили...

— А по-твоему, с голоду подыхать? Ну, христовым именем. Может, накидают...

— Накидают по бокам, — ухмыльнулся Ефим, и оба тут же свернули на проселочную — к деревне.

— Тетка! Нет ли хлеба кусочек служивому? — по-стучал в окно Чилим.

— С позиции, что ли, батюшки? — прошепелявила беззубым ртом старуха, приткнувшись носом к стеклу.

— С самой дальней, бабуся! Хотим вот до Саранска добраться, да силов больше нет, все пары спустили... Жрать хотим, да и курить нечего.

— Заходите в избу! — крикнула старушка.

Через минуту она уже суетилась около печи, наливая в деревянную чашку постных щей, на которых гулял серый туман, точно на болоте в утренний час. В окно начали заглядывать соседки, полезли в избу. Одна несет пирога с луком, другая ватрушку вытаскивает из-под фартука. А солдаты едят да только изредка носами подшмыгивают. Женщины, подперев щеки, изъеденные морщинами, смотрят, шушукаясь между собой: «Вот, наверное, и наши сыночки так же где-нибудь побираются...»

Наевшись щей, солдаты торопятся уходить. Женщины суют им куски хлеба в карманы. Белокурая девушка-соседка притащила горсть махорки.

— У дедушки стащила, — улыбнулась она, высыпая Чилиму в кисет.

Поблагодарили солдаты, распрощались и, весело балагуря, направились в Саранск. Вдруг из-за поворота насыпи появились две фигуры. Артиллерийский полковник и дама с размалеванными до тошноты губами.

— Влипли, Васька!

— Молчи! — прошипел Чилим. Сворачивать было поздно да и некуда: с обеих сторон косогор. Поравнявшись, солдаты взяли под козырек.

— Стой! — скомандовал полковник, махнув рукой, точно закрыл семафор.

Щелкнули каблуки, и Чилим с Ефимом замерли, пожирая глазами начальство.

— Куда идете?

Женщина поспешно отцепила руку и, как баржа, поплыла дальше.

Полковник, шевеля тараканьими усами, рявкнул:

— Куда, спрашиваю, идете?

— На родину, побывать, вашскородие!

— Увольнительные?

— Никак нет, мы по пути!

— Кругом! Марш в свою часть! — скомандовал полковник.

А сам, пыхтя и отдуваясь, поспешил вдогонку за своей спутницей.

Чилим с Бабкиным начали замедлять шаг. Когда скрылась широкая спина, перетянутая новенькими ремнями портупеи, повернули обратно. До слуха уже долетали свистки подходившего поезда.

— Вот черт толстопузый, как задержал. Теперь на поезд опоздаем, — ворчал Ефим, ускоряя шаг. Кондуктор уже закрывал хвостовой вагон, когда подбежали солдаты.

— Земляк, земляк! — кричали, запыхавшись, солдаты. — Подожди, брат, посади нас.

— Я вас посажу... залезайте, черти серые! - и толкнул их в товарный вагон.

— Куда он нас затолкал? — ворчал Чилим, озираясь в потемках, увязая ногами в чем-то мягком, рассыпчатом.

Осветили спичкой, да так и ахнули; оба стояли по колено в пыли от древесного угля.

— Вот это удружил, проклятый Гаврила,— горестно произнес Ефим.

Паровоз дал свисток, застучал колесами, дернул вагоны. Угольная пыль взбунтовалась и поднялась до самого потолка...

— Ну как, молодчики, немного подкоптились? - спросил кондуктор, выпуская своих пленников на станции Тимирязино.

— Какой черт немного, живого места нет, Спасибо, удружил.

Ефим взглянул на Чилима и прыснул.

— Чего, черт, раскололся на всю станцию, али в комендатуру захотел? Брось рожу лупить, погляди-ка за погонами, наверное, офицер, ноги-то в шпорах. Опять пристанет, как банный лист...

А на перроне солдаты окружили молоденького подпоручика.

— Ваше благородие! Как бы на поезд в Казань? Офицер был, видимо, мало обшарпан службой, да и ехал на тех же правах, что и Василий с Ефимом.

— Сейчас, ребята, все устроим! Я прикажу, чтоб вас посадили!

Солдаты смеются:

— Мы сами, вашбродь, сядем, только бы разрешили.

Пока подпоручик вел переговоры с начальником станции, Василий и Ефим уже запили верхние места в купе классного вагона. Вскоре поезд тронулся.

Угольная пыль посыпалась на шляпы и воротнички пассажиров. Они стали возмущаться. Ефим хотел было огрызнуться, но вошел господин в черном длинном пальто с двумя рядами блестящих пуговиц, с компостером в руке.

— Это что такое? — воскликнул он, взглянув мутными глазами на солдат. — Марш! В телячий!

За классными вагонами были прицеплены три теплушки, набитые до отказа беженцами с Западной Украины.

— Васька, опять не туда? — забираясь в теплушку, крикнул Ефим.

Как?

- Слышь, коза верещит, а нам приказано в телячий.

— У-у бисова!.. — ворчал хриплый голос в потемках.

Где-то и углу, захлопав крыльями, пропел петух.

Светало. Все ярче начали вырисовываться в утренней дымке поля с неубранными бабками снопов.

— Знаешь, что я думаю? Нам в Казани на вокзале показываться нельзя. Там, наверное, всякого офицерья и жандармерии, как в муравейнике. Опять попадем черту и липы... — сказал Чилим.

— Валим? — спросил Ефим, когда поезд, замедляя ход, подходил к городу.

— Прыгай!

Спрыгнули.

— Ну, как?

— Ничего, коленку немножко ссадил.

Попутно отмывшись в ближайшем озерке, Василий с Ефимом явились на пароход.

— А ведь добираемся, — улыбался Ефим.— Я на следующей выхожу. А обратно когда?

— Я думаю через два дня, иначе мы свой полк потеряем.

— Ладно! - пожимая руку на прощанье, сказал Ефим и быстрыми шагами направился к выходу. Чилим посмотрел, как серая шинель затерялась в пестрой веренице пассажиров, и снова отправился на корму. «Почему же она не ответила на мои письма? И удастся ли теперь встретить ее в городе?» — думал Чилим, глядя на серые волны, бурлившие за кормой парохода.

Протяжный свисток спугнул грустные мысли, пароход поворачивал к родной пристани. В вечерней прохладе Чилим быстро шагал среди скошенных лугов, вдыхая знакомый с детства запах высыхающих трав и луговых цветов. А навстречу тонким облачком тянулся по долине синий дымок родной деревни.

«Значит, жива еще старушка», — подумал он, увидя в оконце своей лачуги тусклый огонек.

Через два дня мать снова провожала Василия.

— Не ходил бы ты, Васенька. Другие-то, твоя же ровня, живут себе дома...

— Что поделаешь, маманя? Они с деньгами-то... А нам... нам обязательно идти.

Он обнял мать и попрощался. Снова — в путь.

На склоне горы, где приютились несколько лачуг, вышла навстречу Чилиму Марья Ланцова.

— Ты это куда, батюшка? Не на позицию ли?