Алексей Салмин - Буря на Волге

Подходя к дому, Пронин увидел женщину, вышедшую с его двора, и Матрену, провожавшую ее за ворота. Взгляд Пронина впился в эту торопившуюся ускользнуть за угол женщину. «Наверное, клянчить чего-нибудь приходила. Вон под фартуком какой-то узел тащит... Эх, Матрена, Матрена, наверное, сколько всякой всячины размайданила без меня по простоте души своей...»

Войдя во двор, Пронин бросился обнимать Матрену. Та, перетрусив, чуть было не закричала «караул». Но все обошлось благополучно. Пронин целовал Матрену и в щеки, и в губы, громко причмокивая сухими тонкими губами и приговаривая:

— Спасибо, Мотря! — при этом он всхлипнул и, смахивая слезу, продолжал: — За это я тебя отблагодарю, всем ублаготворю...

Только после того, как стих порыв благодарности, он заговорил своим, пронинским, языком:

— Зачем эта Феколка к тебе залетала? Небось, чего-нибудь клянчила?

— Муки попросила на хлебы.

— И ты раздобрилась?

— Дала немножко, смелют, так принесут. Видишь, погода стоит — жара, тишина. Свезли рожь на мельницу, и они не мелют, - сказала Матрена, спахивая мучную пыль с фартука.

Пронин от этих слов точно проснулся. Вот они где денежки, сами в карман просятся...

«Эх, и олух я, право, олух царя небесного, зачем за землей надо было кидаться, когда можно и другим делом заняться? Будь у меня паровая мельница — озолотился бы в год», — думал он, проходя в избу. Всю следующую ночь его мучила бессонница. Лекарства, данные про запас врачом, Пронину не помогали. Ему грезились шипящие паром машины, крутящиеся жернова и мешки, наполненные до краев зерном... Вскочив с постели до восхода солнца, он, босой, всклокоченный, расхаживал по просторной избе, скрипя рассохшимися половицами, и обдумывал план будущей постройки.

А хозяева ветряных мельниц в это время смотрели на небо, нет ли где тучки. Но установившаяся тишина разрушала все надежды мельников. Они проклинали плотогонов, сваливая всю вину безветрия на них. «Это они, сволочи, опередили нас с молитвой к богу и вымолили у него тихую погоду для своих плотов», — думали мельники.

Но мужику от этого было не легче, на него в это лето навалилась двойная беда: хлеба долго не зрели, а когда созрели — молоть негде. Вот тут-то и изъявил желание благодетельный Пронин помочь мужикам избавиться от такой беды в будущем. «Если на ветряных мельницах берут два фунта с пуда, так ведь они горючего не тратят, а едут на божьей шее. Если я буду брать четыре фунта с пуда, повезет ли мужик молоть? Хе, хе! Как же это он не повезет, нужда-то-матушка, опять прижмет, а окромя как ко мне, возить-то будет некуда», — улыбаясь, думал Пронин и подсчитывал, сколько можно замолоть на четыре камня в час, в день, в месяц, в год. Он сходил уже и подсмотрел участок земли для постройки мельницы. Но беда в том, что земля-то мужицкая.

«Как же быть с мужиками? — думал он.— Пожалуй, лучше всего это дело увязать со старостой».

Участок земли, которую облюбовал Пронин, — небольшая возвышенность, называемая Солянищем, — од-ним краем прилегал к берегу Волги. Мужики давно уже бросили ее засевать и оставили под выгон.

— Мотря! — приоткрыв дверь, крикнул он.

— Иду-у! — отозвалась с кухни та и, улыбаясь, вошла в избу.

— Чего ты делаешь там?

— Обед стряпаю.

— Брось все да иди позови старосту. А по пути купи-ка водки побольше да закуски, чтоб была покрепче водки.

— Может быть, хрену? — осведомилась догадливая Матрена.

— Вот-вот, верно. Да не забудь и ветчинки фунтика два-три. Оно, глядишь, с хреном-то и хорошо.

Вскоре Матрена вернулась.

— Ну, как? Чего сказал староста? — спросил Пронин.

— Баит, приду, только теперь недосуг, пошел с понятыми да сотскими чей-то плетень разламывать. Землю, слышь, мирскую пригородили...

Ждать пришлось недолго. Топая пыльными сапогами, с дубовиной в руке, не крестясь, вошел разгневанный староста.

— Здорово живете!

— Добро жаловать! — поклонился Пронин.

Староста все еще ворчал, тряся бородой, затем поставил палку в угол.

— Батюшка наш совсем с ума свихнулся. Садов около двадцати десятин нахапал, а сегодня опять было пригородил мирской земли десятины три. Да еще и в драку полез, косматый дьявол, когда начали разламывать плетень. Так вот и норовит, анафема, в бороду вцепиться. Хорошо — ребята дружные, скоро раскидали.

— Двигайся ближе к столу, Прохорыч! — крикнул Пронин, вынося из-за перегородки полштофа с водкой.

— Хорошо, Ларионыч, подвинемся, это можно, — крякнул, потирая руки, староста, — Чего это у тебя, али праздник?

— Большой праздник, Прохорыч, вроде дня рождения....

— Ага, понял... — улыбнулся Прохорыч, глядя на полштофа.

— Как же ты, батенька, промахнулся тогда с ребенком? - проговорил староста, еще ближе подвигаясь к столу.

- Не говори, Прохорыч, бывает и еще хуже... - тяжко вздохнул Пронин, разливая стаканы и подвигая один из них старосте.

— Ну, с обновлением жизни!

— Кушай, во славу божью!

Староста перекрестил раскрасневшееся волосатое лицо, сузив замаслившиеся глаза, и стал пить мелкими глотками.

- Ветчинкой, вот ветчинкой с хреном, — пододвигая глиняную плошку, сказал Пронин.

— Спасибо, вижу, — все еще морщась и вытирая бороду, проговорил староста.

- Вот чего, Прохорыч, — начал Пронин.— Задумал я одно дело... Посоветуй, пожалуйста. Гляжу я на мужиков - жаль, голова, мучается народ, сам видишь, при своем состоянии сидит без куски хлеба, негде смолоть зерно. А если еще так простоит недели две, тогда что? Прямо ведь беда... Так, чтобы в будущем народ не мучился, подумал я паровую мельницу выстроить. Деньги у меня кое-какие остались, пожалуй, хватит... Ну, кой грех, если не хватит, подзайму. Ты, чай, и то не откажешь для такого дела, — говорил Пронин, наливая повторно стаканы.

— Хорошее ты дело задумал, Ларионыч. Мужики будут век молиться за тебя, — А сам думал: «Ну и захапа, сволочь!»

— Прихлебнем еще по одной, бог-то велел до трех... — сказал Пронин, видя, что староста о чем-то задумался.

Еще выпили по стакану.

— Где думаешь строить? — спросил староста, намазывая тертым хреном большой ломоть ветчины.

— Право, и сам знаю. Посоветуй, пожалуйста! Облюбовал было я Солянище. Знаешь, из каких соображений: подальше от деревни оно, и в смысле пожара, и все такое... А главное — подъезд хороший.

— Да, это ты ловко выбрал, лучшего участка по всей округе не найдешь, — заключил староста.

— Но вот в чем беда, Прохорыч: земля-то мирская, выгон, хоть она и пустует давно, а загораживать как-то нехорошо. Я бы, конечно, мужикам уплатил, если согласятся.

— Ничего, Ларионыч, я покалякаю с мужиками, ведь для них же стараешься, — льстил староста, а сам думал: «Все для них да для них, а денежки за помол для кого? Ну и хитер, бес сухой».