Алексей Салмин - Буря на Волге

— Устрой все сам, Прохорыч, чтобы мне не возиться с мужиками. Что хочешь делай — не любят они меня. На-ко вот на расходы-то, — Пронин сунул пачку кредиток старосте.

— Беру только на оформление, а так бы ни в жисть, — заплетающимся языком бормотал староста.

Вечером, после третьей чарки, староста, качаясь, как маятник, и размахивая своей палкой, плелся домой. Он горланил во всю глотку, повторяя одно и то же место из песни:

«Да, Катенька, Катюша! Да, печальное сердце!..» Заслыша голос старосты, старухи захлопывали окна, а собаки с визгом шарахались в подворотни.

Пронин, проводив старосту, скривил губы в пьяной улыбке и, потирая костлявые руки, подумал: «За денежки всех можно купить».

Не прошло и недели, как на Солянище появились подводы с досками, бревнами и другими строительными материалами. Вкапывались столбы, площадь обносилась плотным частоколом.

Пронин, забыв прежние неудачи, загорелся новой идеей — стройкой. Всю осень и зиму он был в разъездах, закупая машины, жернова и всякие другие мукомольные приспособления.

К новому разливу весеннего паводка на Солянище была сооружена мельница на четыре постава. Поп отслужил молебен, и начали делать пробный пуск. Вначале не ладилось: то муку пожигали, то слишком крупные отруби шли. Только уж потом, когда Пронин нанял опытного мукомола, Макара Ивановича Пескова, мука пошла пухлая, белая.

Хозяйки расхваливали пронинскую муку. Русские бабы говорили: «Ну и калач выходит из этой муки, как солнышко». А татарки вторили: «Ай-яй, якши кумась будет».

Дивно разнеслась слава о пронинской мельнице, по всей приволжской округе, вплоть до самого Шемякина.

На обгороженной частоколом площади стояли сотни телег, груженых зерном дли помола. В отдаленном углу за низенькой каменной стеной дымили костры.

Там приехавшие из дальних деревень в ожидании своей очереди кипятили чай.

Пронин расхаживал по двору в белом от муки кафтане и с напудренным мучной пылью носом, улыбался, глядя на сотни возов, разговаривал с приезжими, спрашивал, какой урожай по окрестностям. Обойдя двор, он шел в помещение мельницы и, проходя мимо ларей, так же, как и мельник, подставлял костлявые пальцы под жестяной желобок, откуда быстрой струей текла теплая мука.

— Ну, как дела, Макар Иваныч? — спрашивал каждый раз Пронин.

— Будто ничего, слава богу, Митрий Ларионыч, мука прелестная, все очень довольны, сами изволите видеть.

— Ты насчет лопатки смотри не зевай...

— Берем, как приказали, четыре фунта.

— Сколько приходится на камень в час? — интересовался хозяин, хотя сам уже давно подсчитал, сколько получит в год.

— Десять пудов на постав мелем, четыре пуда в час.

— Дельно. Как ты думаешь? — ткнул пальцем в выпуклый живот мельника Пронин.

— Очень хорошо, Митрий Ларионыч! — отвечал Песков, а сам думал: «Эх, мне бы это хозяйство! Повернул бы я по-своему».

После этого Пронин шел в машинное отделение.

— Ну как, Леонтьев? Валит, стучит, грохочет? спрашивал он машиниста.

— Замечательно стучит, — отвечал машинист.

— Ну-ну давай, жми крепче, только горючее береги, это тоже денежки.

В амбаре, построенном на отшибе, подальше от мельницы четверо рабочих сгружали с телеги мешки c пронинским зерном и ссыпали его в плотные высокие сусеки.

Обойдя и проверив все свое хозяйство, Пронин, довольный собой и жизнью, кривя губы в счастливой улыбке, отправлялся домой обедать.

К октябрю месяцу в пронинском амбаре все сусеки оказались набиты до краев зерном. И около амбара, на длинных подтоварниках уже укладывали второй штабель мешков. Пронину пришлось арендовать баржу и отправлять все зерно рыбинским хлеботорговцам.

От полугодовой работы мельницы осталось чистоганом двенадцать тысяч рублей. «Хе-хе, вот это, действительно благодатное дело!..» — думал он, улыбаясь, и поглаживал узенький клинышек бородки.

Урожай летом 1914 года получили хороший, даже старики не помнили такого. Пронин вынужден был построить для зерна второй амбар пообширнее первого. Ухмыляясь, он думал: «Осенью обязательно арендую две больших баржи у Бугрова или Блинова». Об этом уже давно велась переписка.

Но война, объявленная мобилизация запасных спутали планы Пронина. Сам он, конечно, не собирался идти защищать веру, царя и отечество. «И года не те, да и положение...» — думал Дмитрий Илларионович. Но работников все-таки пришлось ему отпустить. На мельнице остались только двое: престарелый толстобрюхий мельник да кривой засыпка. Он не сожалел о тех, которые вели черную работу по двору и амбарам, вместо них можно было нанять женщин. Но о машинисте Леонтьеве Пронин крепко горевал и долго вел войну с волостным начальником, чтобы оставить его ка мельнице. Да, видимо, поскупился, пожадничал... А волостное начальство поторопилось отправить машиниста в армию.

Мельница остановилась. «Вот проклятая старушонка, правду накаркала...» — думал Пронин, вспоминая о том, что рассказывала в мае одна батрачка, приезжавшая с двумя возами пшеницы.

«Ух, заморилась, — стаскивая мешки с телеги, проговорила она. — Хуч бы скорее он пришел... Все можа полегче будет жить?..» — «Кого ты ждешь, старуха?» - выпятив живот из двери, спросил мельник. «А ентого самого антихриста... Бают, трудно только, когда он кладет свою печать, и как приляпает, так и жить полегчает». - «Брось врать, старая кляча!..» — визгливо крикнул тогда Пронин, высунувшись из-за плеча мельника, сверля старуху взглядом, «Ты вот сам лучше соври, а я видела виденье, да и другая примета есть. Хозяйская клушка цыплят вывела, а трехденный цыпленок вскочил на плетень и запел, бесенок, как настоящий петух». Помольцы смеялись, толпясь около старухи, спрашивали: «Как это, бабушка, трехденный петух пропел?» — «Вот так, батюшка, и пропел, да три раза. Быть беде...» — покачала головой старуха.

— Ах, старая чертовка, накликала так накликала... — разводя руками, ворчал Пронин, стоя на широком пустом дворе. Десятки возов с зерном подъезжали к мельнице и поворачивали обратно. Пронин, вздыхая, провожал увозимую из его рук добычу. Он проклинал ненавистную, войну, а всего больше волостное начальство и упрекал в жадности самого себя. «Ах, беда-то какая, как промахнулся. Теперь эти деньги давно воротил бы...>

Поразмыслив, он обратился к мельнику:

— Макар Иваныч, я вот что думаю: если бы ты сам попробовал запустить машину? Как ты на это смотришь?

— Нет, Митрий Ларионыч, чего не знаю, за то не берусь, — отвечал мельник, а сам думал: «Только высунься, будешь работать за двоих, а получать все одно жалованье... Знаем мы вас, не впервые такие разговорчики слышим».

Долго Пронин метался по окрестным деревням, наводя справки насчет машиниста, но все безуспешно.