Валерий Кормилицын - Держава (том первый)

— Наша царица, по моему глубокому убеждению, Максим, закрой уши…

— И глаза, — вставил из вредности Рубанов–младший.

… — хоть и целомудренна, но не получила в своём нищем герцогстве достойного воспитания…

— Скорее, слишком высоко и быстро вознеслась, — поддержал рассказчицу Рубанов–младший.

— Я уже иду звонить Сипягину, — выпив залпом рюмку водки, предупредил всех Максим.

— Ну, хватит вам, давайте Ирину послушаем, — разняла братьев Любовь Владимировна.

Переждав шум и перепалку, рассказчица продолжила:

— Рот от волнения сжат. Улыбнуться не может или не хочет, сказать комплимент не находит нужным… Буркнет какое–то формальное приветствие, протянет руку для поцелуя и оглядывает шеренгу дам — много ли ещё осталось. Всё это, несомненно, показывает, что приём ей в тягость, и она ждёт не дождётся окончания церемонии.

— Ири–и–ина-а Аркадьвна-а, вы не правы–ы–ы, — нараспев произнёс Максим Акимович, — просто царица шокирована поведением некоторых светских львиц. Слышал однажды, как она произнесла: «Головы молодых дам Петербурга не заняты ничем, кроме молодых офицеров».

— И генералов! — докончила Ирина Аркадьевна.

— Генералы защищают Русь–матушку от Запада, — высказал своё мнение Максим Акимович и глянул на брата.

— Мы видим, как живёт Запад, а что Россия? Россия отсталая страна, — перебил старшего младший брат.

— Россия — великая держава. Просто она идёт своим путём. Вспомни, Георгий, этого баламута, Герцена. Не успел помотаться по заграницам, как пережил глубокое разочарование и восстал против западного мещанства. Оказалось, что средневекового рыцаря заменил лавочник… В русском мужике он видел спасение от торжествующего мещанства.

— А ты вспомни Чаадаева: «Прекрасная вещь — любовь к отечеству, но есть ещё более прекрасное — это любовь к истине… Не через родину, а через истину ведёт путь к небу». Я тоже по–своему люблю Россию, но вижу, что народ наш ленив и необразован.

— А в то же время, поди, глянь на дворцы, которые он возвёл, и вспомни наших художников и писателей…

— Народ наш жесток и буен…

— Вот община и сдерживает эти черты, призывая к доброте.

— Народу нашему присущ национализм и самохвальство…

— И всечеловечность… Хотя и в национализме не вижу ничего плохого. Просто народ уважает себя. Мы — народ откровений и вдохновений! Мы обращены к бесконечности и будущему. Душа наша необъятна и безгранична, как широка и безгранична наша Земля.

— Максим, да ты поэт! — даже привстал с кресла Георгий.

— Просто я люблю РОССИЮ!

«Оттосковав» двенадцатимесячный траур, высший свет с Рождества и до Великого поста кружился в танцах на балах, посещал концерты, балеты, оперы, с частных приёмов шли на банкеты, с банкетов на ночные ужины.

Лишь царская чета почти никуда не выезжала из Александровского дворца в Царском Селе. Им было хорошо втроём с дочкой.

Молодая мать сама купала ребёнка, пела перед сном колыбельные песни, словом, наслаждалась своим материнством.

Полная счастья, она нарушала этикет двора, не приглашая к чаю великих князей и царских тётушек.

Особенно недовольна была царская сестра Ксения.

— Представьте только, — жаловалась своим дядькам, — меня, какая–то там провинциальная немка, не пускает к брату…

Дядьям такой расклад вещей не понравился.

С наступлением Великого поста, они без приглашения приехали в Александровский дворец.

Племянник только закончил чтение официальных бумаг и, не имея секретаря, сам заклеивал конверты. Услышав топот ног, глянул в календарь ежедневных встреч — на сегодняшний день аудиенций никому не назначено.

«Кто же это может быть?» — не успел подумать, как в кабинет влетели двое стоявших на посту часовых и грохнулись на пол. Следом ввалились любимые дядюшки.

Старший из них, Владимир, командир гвардейского корпуса и президенит Академии Художеств, без всякой гнилой дипломатии долбанул кулачищем по столу и генеральским голосом рявкнул:

— Ники! Разрази тебя гром. Что ты как старый дед сидишь во дворце?

— А что я должен делать, дядюшка? — удивился государь.

— Да хотя бы принять парад.

— И посетить со мной банкет, — встрял в разговор Алексей, необъятных размеров мужчина, обжора и бабник, а по–совместительству — генерал–адмирал российского флота.

— Либо приехал бы ко мне в гости, поглядеть, что делается к твоей коронации, — наседал на царя третий из дядюшек, Сергей, генерал–губернатор Москвы и муж великой княгини Елизаветы или Эллы, старшей сестры государыни.

И лишь четвёртый дядя, Павел, всего восемью годами старше Николая, стоял молча, и ласково улыбался.

Этот вечер, к недовольству своей супруги, провёл на банкете вместе с дядьями, а через три дня, сидя верхом на белой лошади, не замечая от удовольствия мороза, отдавал честь на параде идущим мимо него войскам.

Весной, в мае, он собрался в Москву, венчаться на царство.

Согласно нерушимой традиции, царь мог въехать в Первопрестольную лишь за день до коронации.

Николая лихорадило от волнения, а Москву — от приезда государя.

Великий князь Сергей Александрович вызвал полицмейстера. Перед ним лежали на столе три брошюрки, изданные Коронационной канцелярией: «Церемония коронации», «Положение об отпуске довольствия воинским чинам при командировании в Москву по случаю священного коронования И. И.В» и «Расписание с 6 по 26 мая 1896г».

«Надо себя распалить, — размышлял генерал–губернатор, — а то когда с этим народом спокойно говоришь, ни черта не понимают… Ну вот — И. И.В. Не могли полностью напечатать», — схватил расписание и стал им колотить по крышке стола:

— Чтобы дворники всё вычистили, москвичи флаги повесили, и лично проследи за строительством буфетных ларьков на Ходынском поле. Исполняй! — что есть мочи, рявкнул напоследок для острастки, отпуская полицмейстера.

Господин полицмейстер, получив, кроме взбучки, копию расписания, вызвал к себе участковых приставов и, подражая великому князю, тоже нагнал на них страху, разъяснив популярно, с помощью доходчивых русских слов, что сейчас они приставы в Москве, а могут стать урядниками в Тьмутаракани.

Участковым приставам ехать в Тьмутаракань задрипанными урядниками ужас как не хотелось, поэтому они всё очень доходчиво объяснили надзирателям: «Сейчас, мол, Щукины дети, вы надзиратели, а если что ни так, за вами, поганцами, в Сибири надзирать станут…».

Надзиратели в точности довели начальственную мысль до городовых: «Смотрите, сукины сыны, ежели шо!.. Сделаю с вами то.., даже хуже, што Бог сотворил с черепахой… Усё поняли, черти продажные. Так и знайте, ото всего вашего гнилого организма останется задница.., и при ней — уши, шоб тоже по ним лупить…».