Валерий Кормилицын - Держава (том второй)

— Фридриха Гартмана, — подсказал Каляев, вызвав подозрительный взгляд Азефа, — это главный телохранитель Плеве, — уточнил он.

«Что–то слишком много знает», — задумчиво пожевал губами шеф Б О.

— Предлагаю себя вторым номером, — докончил Каляев, на что Азеф благосклонно выпятил губы и усталым, бесцветным голосом произнёс:

— На кандидатуры Каляева и Сазонова согласен. Третьим будет Боришанский, четвёртым — один из новеньких, Сикорский. Главная роль отводится Сазонову, — не терпящим возражений, суровым уже тоном произнёс он, перестав жевать губы. — Отныне, станем называть его «Авель». Диспозицию намечаю следующую: Дулебов встанет у Технологического института по Загородному проспекту. Мацеевский со своей пролёткой расположится на Обводном канале… Эти двое для подстраховки. Основные силы: Боришанский, Сазонов, Каляев и Сикорский пройдут по Английскому проспекту и Дровяной улице к Обводному каналу и, повернув по нему мимо Балтийского и Варшавского вокзалов, выйдут навстречу Плеве на Измайловский проспект. Время рассчитаете так, — повернулся к Савинкову, — что при спокойной ходьбе встретите Плеве на Измайловском между Обводным и 1‑й ротой. Ты, Борис Викторович — старший, и отвечаешь за операцию, — поднялся он, дав понять, что совещание закончено, и пора действовать.

Утром 15 июля, в садике церкви Покрова на Садовой, карету министра ждали Савинков и четверо метальщиков.

Сазонов, он же Авель, немного волнуясь, объяснял Сикорскому, как в случае надобности утопить бомбу.

Боришанский, не слушая наставлений, задумчиво сидел на лавочке.

Каляев, подойдя к церкви и сняв фуражку, крестился, шепча молитву.

Савинков, в чёрном костюме и начищенных чёрных ботинках, курил чёрную трубку, опершись на ограду, и поглядывал то по сторонам, то на церковь, то на приятелей.

Плеве проснулся в хорошем настроении, но не сумел, как ни старался, вспомнить сон: «А ведь что–то же снилось», — напряг память, но, усмехнувшись, мысленно махнул рукой на эти бабские заморочки.

Выпил крепкий, прекрасно приготовленный кофе. Затем камердинер ловко побрил его прекрасной бритвой Роджерса, и помог надеть вицмундир.

Ленту с орденом министр одевать не захотел: «И так прекрасно выгляжу», — подшутил над собой, причесав встопорщившиеся седые усы и пригладив волосы.

— Поторопи, братец, кучера, — добродушно буркнул камердинеру, даже в мыслях не держа, что именно сегодня на него готовится покушение, и этот день может стать последним.

— Скорее, скорее Никифор, — тормошил министерского кучера камердинер. — Барин уже готов, а ты всё возишься, — подгонял осматривающего карету Филиппова, одетого в зелёный кафтан с подложенным задом и белые перчатки.

— Отвяжись, без тебя знаю, — влез на козлы с колеса. — Отпускай, — велел двум конюхам, державшим под уздцы вороных, в нетерпении бивших копытами, рысаков.

Натянув белые вожжи, осадил застоявшихся коней, и солидным ходом, звеня прикреплёнными к кафтану медалями, выехал за ворота, на Фонтанку.

— Тпр–р–р-у! — рыкнул коням, натянув вожжи.

Сзади пристраивались экипажи с полицейскими. Рядом — велосипедисты.

— Ну что ты, Фридрих, вечно тычешься колесом в карету, лак пачкаешь, — гудел с козел телохранителю. — Огрею когда–нибудь кнутом, и левольверт достать не успеешь, — добродушно ворчал Филиппов.

— Мне за велосипед столько медалей не нацепили, сколько тебе за карету, — подтрунил над кучером Гартман, но велосипед отодвинул.

— Ах ты, чёрт! — выругался тот, но прикусил язык, заметив вышедшего министра.

Ровно в 9 часов 30 минут, полным ходом, карета пошла от департамента по Фонтанке.

— Пора, — достав луковку часов и раскрыв крышку, произнёс Савинков.

Боевики друг за другом, держа обговорённую дистанцию в 40 шагов, пошли по Садовой, Английскому проспекту, мимо вокзалов, на Измайловский.

В 9 часов 45 минут со стороны Вознесенского проспекта показалась карета, которую размашистым бегом несли рысаки.

Сазонов подобрался, сосредоточившись, и поднял 12-ти фунтовую бомбу к плечу: «Чего уж теперь скрываться».

За ним, держа под мышкой «адскую машину», шёл Каляев, жалея в душе быстро крутящего педали велосипедиста и бородатого кучера в медалях.

В эту минуту со стороны «Варшавской гостиницы», тоже на полном скаку, вылетела пролётка с выпучившим глаза, и чего–то кричащим извозчику, офицером.

— Куды прёшь, бестолочь, — вывернул от столкновения карету Филиппов, в крутом повороте ушибив министра о дверцу.

«Вот они, неучтенные мелочи, которые могут спутать игру», — сжимая бомбу, Каляев замер, глядя, как его друг, подняв над головой снаряд, что есть силы бросает его в карету и падает, сбитый велосипедистом, а следом взрывная волна накрывает обоих.

«Вот и всё! — мысленно перекрестился он, медленно отступая назад. — Был человек, и нет человека, — сам не понял, о ком подумал. О своём товарище или о Плеве. — Мир сошёл с ума… На это раз АВЕЛЬ УБИЛ КАИНА…».

Дежурному генерал–адьютанту Гессе телефонировал об убийстве министра, директор департамента полиции Лопухин.

Широко перекрестившись, генерал–адъютант направился к государю.

— Ваше величество… Всю страну постигло горе… Произошло покушение на министра внутренних дел, и он погиб от взрыва, — вновь перекрестился сановник. — Смерть оказалась мгновенной.

Николай, на минуту закрыв глаза, дабы не показать своих чувств генералу, вспомнил разорванное тело своего деда, и, тяжело вздохнув и сжав зубы, тоже перекрестился на икону.

— Царице пока не сообщайте, — распорядился он. — Она ждёт ребёнка и волнение ей противопоказано.

Склонив голову, Гессе продолжил:

— Убит кучер и ранены семь человек, в том числе командир роты Семёновского полка капитан Цвецинский. Причём у офицера тяжёлое ранение, — добавил генерал–адъютант.

— В лице Плеве я потерял друга и незаменимого министра внутренних дел. Строго Господь посещает нас своим гневом, — с трудом скрывал обрушившееся горе Николай. — В такое короткое время потерял двух столь преданных людей. Сипягин… И вот теперь — Плеве, — тяжело сел в кресло, закрыв лицо ладонью. — А вы съездите в Петербург и вместе с директором департамента разберитесь в бумагах покойного, — отослал генерал–адьютанта, чтоб хоть немного побыть одному.

Затем поднялся и, взяв ружьё, вышел в парк, окружающий Александровский дворец, где больше часа, с яростью палил по воронам…

О чём думал в эти минуты, не сознался даже жене…

Генерал Куропаткин, сидя за рабочим столом в своём вагоне, усердно сочинял доклад императору, излагая, почему Маньчжурская армия отступает с одной позиции на другую.