Валерий Кормилицын - Держава (том второй)

В широких кругах пролетариата, среди городской и деревенской бедноты, явно усиливается глухое брожение… По всему видно, что рабочие рвутся на открытые уличные демонстрации».

Владимир Ильич был большой прозорливец и теоретик, но на данном этапе слабый ещё практик, в отличие социалистов–революционеров.

Те уже год с беспокойством, впрочем, как и социал–демократы, наблюдали за организованными Зубатовым рабочими обществами.

Владимир Ильич, ночью разбуди, помнил крылатую зубатовскую фразу: «Мы набьём тюрьмы эсдеками, и пусть они там устраивают свою революцию».

А в одном из номеров газеты «Московский листок», под портретом Гапона прочёл: «Я поведу вас в будущую Россию Божьей Благодати».

«И поп и жандарм, убеждены, что призваны стать провозвестниками благоденствующей державной России. И повести за собой рабочих. Опасные глупцы. Мне–то лучше известно, кто поведёт рабочих в будущую Россию без царя, жандармов и попов», — тут же выпустил статью, а за ней и другую, в которых написал: «Мы обязаны неуклонно разоблачать всякое участие Зубатовых… жандармов и попов в этом течении и разъяснять рабочим истинные намерения этих участников…».

Через некоторое время, обладающий безусловным перспективным мышлением, Ленин написал, что «в конце концов, легализация рабочего движения принесёт пользу именно нам, а отнюдь не Зубатовым», и отправил в Москву Николая Баумана, дабы развенчать перед рабочими зубатовщину, и повести их к красной заре коммунизма.

Эсеры «красную зарю» создавали своими руками.

Здесь и сейчас!

ЦК партии эсеров внимательно изучил биографию руководителя рабочей организации «Собрание русских фабрично–заводских рабочих г. Санкт—Петербурга».

«Родился в 1870 году, как и Ленин, — отметил для себя Михаил Рафаилович Гоц — честь и совесть эсеровской партии: «Из крестьян Полтавской губернии. По окончании духовного училища поступил в семинарию, где оказался под воздействием толстовца Исаака Фейнермана. Служил в полтавской кладбищенской церкви. В Петербурге получил должность священника при тюремной церкви». — Славные у Георгия Аполлоновича приходы, развеселившись, слабой рукой постучал по подлокотнику инвалидного кресла. — То кладбищенский, то тюремный, — вновь начал изучать биографию: «В августе 1903 года, когда Зубатов из–за личной ссоры с Плеве получил отставку и был выслан из Петербурга, один из немногих приехал на вокзал проститься с ним».

— Товарищи, считаю, что для обработки удачливого организатора, — поднял тонкую папочку Гоц, — больше всего подойдёт его земляк и член нашей партии Пинхус Моисеевич Рутенберг, работающий инженером на Путиловском заводе. Ему легко будет найти подходы к священнику. К тому же огромная масса путиловских рабочих состоит в «Собрании», куда вступит и Рутенберг.

Петербургским комитетом РСДРП, обрабатывать отца Гапона в духе социал–демократии, поручили Василию Северьянову и Александру Шотману.

От «освобожденцев» им вплотную занялись из крупных фигур: Прокопович и Яковлев—Богучарский. Из мелких: Ася Клипович, Яша Шамизон… С ними был и Иосиф Муев, по заданию меньшевиков ведущий пропаганду среди интеллигенции.

Они предложили Гапону присоединиться к земской компании и обратиться к властям с петицией.

Написать её вызвался Рутенберг, с первой встречи пришедшийся ко двору и к душе Георгию Аполлоновичу. Земляк есть земляк! Это воспоминания детства, родителей и земли, теплом которой был согрет и где был счастлив.

К тому же Пётр Моисеевич при знакомстве подобострастно, несмотря что инженер, пожал протянутую руку и так красиво, но реалистично выразился: «Вы истинный вождь людской массы, мистически ею владеющий».

Георгий Аполлонович постарался, чтоб об этой правдивой фразе узнали как можно больше людей.

«А то ведь доброго слова от интеллигентов не услышишь, — просматривал он газеты. — Вот что это за пасквиль: «Заурядный поп с непомерной амбицией пророка Отечества». — Как только язык повернулся, и рука не отсохла такое написать. Или вот ещё пошлый памфлет, высмеивающий меня… Скорее, даже порочащий: «Ловкий демагог, сумевший веру людей во Христа сделать верой в себя», — ну и что здесь плохого? Зубатов когда–то выразился: «Честолюбие — это не такая уж плохая вещь». — А мой успех среди рабочих весьма прост. Я говорю с ними, как бедный человек может говорить с бедным, понимая и разделяя их горести и надежды».

Предложение о петиции гапоновцам понравилось. На бурном совещании 28 ноября, представители всех 11 отделов рабочего «Собрания» сошлись на одной мысли — следует направить царю петицию.

Причём иначе, чем либералы. Подать следует так, чтоб услышала вся Россия.

— И адресовать её надо не только царю, а всей России, — убеждал священника и участников общества Рутенберг, зачитывая пункты обращения.

— Да здесь больше политический требований, — опешил священник. — А мы призваны решать экономические вопросы.

— Успокойтесь, Георгий Аполлонович. Пусть рабочие идут с экономическими требованиями. Большинству и знать не следует о политических.

— Вы оговорились, Пётр Моисеевич, произнеся «идут». Мы что, толпой что ли Николаю петицию понесём… Весь штаб в двести человек? — рассмеялся Гапон. — Кто такую компанию к императору пустит.

— Двести человек, — саркастически пожал плечами Рутенберг. — Конечно, не пустят. А вот если двести тысяч к Зимнему придут, сам, как миленький, к нам выскочит…

Гапон в ужасе глядел на земляка.

Молодёжь глядела на Рутенберга с восторгом. Что очень не понравилось священнику и вызвало зависть и ревность.

Так на него должны смотреть, а не на какого–то инженерешку.

Но сомнения грызли душу. Такую массу к царю повести…

— Следует подачу петиции приурочить к какому–нибудь громкому событию, — решил оттянуть время шествия.

— К какому, например? — насмешливо глядел на Гапона Рутенберг, а за ним и представители штаба организации, и даже эта сопливая молодёжь.

— Например, падение Порт—Артура, — выкрутился Георгий Аполлонович, ясно уразумев, что после такой подачи петиции «Собрание» непременно запретят.

А этого, ох как не хочется. Приятно жить, когда на тебя взирают, будто на Бога.

В кладбищенской церкви больше на покойника глазеют… В пересыльной тюремной — родня на душегуба пялится…

«Нет. Нужно по возможности отсрочить подачу петиции. Связался я с этими интеллигентами. Так и норовят царя–батюшку скинуть… Остолопы. И ко мне никакого почтения. Я ведь в партиях не разбираюсь, и в их философии марксисткой. Толстовство понятнее было».

Святополк—Мирский о колебаниях отца Гапона не ведал. Он добивался у Николая созыва специального совещания для обсуждения вопроса о создавшемся в стране положении, которое описал в объёмистом «Всеподданнейшем докладе о необходимости реформ государственных и земских учреждений и законодательства».