Валерий Кормилицын - Держава (том второй)

У Акима выпал из рук вновь пошитый у Норденштрема мундир. Он вяло улыбнулся матушке и подумал: «Папа наградил меня целой тысячей рублей, что не хуже благодарности по Санкт—Петербургскому военному округу. Как славно я бы на них кутнул в Москве без мама…».

— Звоню Любочке, — компенсировала минутный столбняк бурной деятельностью. — Максим Горький — её кумир.

И снова вечером на вокзале Аким попрощался с грязнущим от шоколада и угольной копоти питерским «чилдраном», и утром поприветствовал московский пивной Шаболовский завод.

«Ждут, когда поручиком стану, чтоб вывеску сменить», — улыбнулся он.

Из номера гостиницы Аким позвонил капитану Джунковскому и попросил заказать восемь билетов на спектакль: «Три нам, а пять — Натали с родителями и чете Кусковых», — рассчитал он.

К его безмерному горю, Натали по–прежнему телефон не брала, а немного растолстевший за это время швейцар в подъезд не пускал.

Велев ему передать Бутенёвым—Кусковым билеты, Рубанов поехал в театр.

На спектакле был полный аншлаг, и завзятые московские театралы с недоумением взирали на пять свободных мест. А так как Москва — это большая деревня, то по театру пополз слух, что жена питерского генерала попросила у генерал–губернатора лишние билеты, чтоб по сторонам никто не сидел.

«Ну уж эти питерцы… То–то они Кутузову памятник у себя поставили».

— Чего это на нас все косятся? — шептала подруге Любовь Владимировна.

— Да обсуждают мою шубу с искрой — песцовая или собачья, — рассмеялась Ирина Аркадьевна, с недоумением оглянувшись по сторонам, и развернула программку.

— Сатина играет сам Станиславский, — зашептала подруге. — Луку — актёр Москвин, Барона — Качалов, Настю — знаменитая Книппер, а Ваську Пепла — Леонидов.

Аким краем уха безразлично слушал, кто — кого играет, и всё надеялся, что Натали придёт на спектакль.

Но поднялся занавес, показав убогие декорации пьесы, а места оставались свободными.

— Какой ужас, — шептала Ирина Аркадьевна. — Что за реквизит. Обшарпанный стол, табурет, топчан за занавеской, маленькое оконце и дрова на полу.

— Маман, ты не видела комнату Тютчевой после приезда пожарных, — резонно заметил Аким, — потеряв всякую надежду на приезд Бутенёвых.

— Это не Зимний дворец, а ночлежка, где живут босяки, — шептала в ответ Любовь Владимировна.

После первого действия зал гремел овациями и ревел: «Браво-о».

«Пожарных скачков наняли», — попробовал развеселить себя Аким.

После второго действия стоял и вовсе неимоверный гвалт, особенно, как на сцену вышел автор в демократической чёрной косоворотке и с папиросой в зубах.

Народ рыдал от восторга, когда спившийся ворюга провозгласил, что человек — это звучит гордо…

— Гениальный монолог, — шептала Любовь Владимировна, — зайдясь от вопля: «Браво-о», — после слов странника Луки: «Во что веришь, то и есть. Если истина разрушает приятную иллюзию, будь она проклята».

Ирине Аркадьевне спектакль категорически не понравился.

— Бессмысленная вещь с глупой философией… Это не Чехов: «Прав был Сипягин, — вспомнила убитого министра. — Чёрный ворон России, — глянула на кланяющегося драматурга с папиросой в зубах. — Принципиально брошу курить», — решила она.

Перед отъездом в Петербург Рубанов вновь навестил Бутенёвых, но повторилась старая история. Начавший жиреть швейцар, нагло топыря губы, вновь стал бурчать, что не велено.

«Нет, следует объясниться и поставить все точки над «и»», — решил Рубанов, с удовольствием припечатав наглеца к стене.

Пока тот крутил башкой, соображая, где он и какой сейчас день и год, Аким не спеша поднялся на второй этаж и позвонил.

Дверь распахнул сам Бутенёв.

— Заходи, заходи, — обрадовался Рубанову. — Все куда–то в гости уехали, — закашлял он. — А тебя пускать не велели, — улыбнулся Акиму. — Дело молодое, сами разберётесь… Мы тоже, по молодости, будь здоров как с Верой Алексеевной ссорились, а всю жизнь вместе прожили, — пригласил гостя в комнаты.

Через час, когда Аким собрался уходить, Бутенёв крепко пожал ему руку.

— Будешь на войне, ничего не бойся… Там всё может быть… Ты, брат, как придётся умирать, шути над смертью.., она и не страшна будет…

Вечером Константин Александрович сознался домашним, что принимал Рубанова.

Проплакав всю ночь, Натали решила, что если он придёт ещё раз, следует сначала убить его, а потом простить. Довольная понятной только ей логикой, под утро она уснула, и ей сладко снилось, что взявшись за руки, они с Акимом куда–то идут… Кажется, к восходящему красному солнцу…

Новый 1903 год Рубанов–старший встретил безрадостно.

«Это, наверное оттого, что с Сипягиным в закусочную не сходил, — вздыхал он. — Да ещё выпало генерал–адьютантское дежурство, аккурат на Рождество. А праздничное дежурство, как известно, лёгким не бывает».

К обеду прибыли почти все Романовы поздравить главного родственника и его супругу. Приехала даже Мария Фёдоровна, хотя недавно у неё с невесткой вышла размолвка не понять уже, по какому поводу, и Николай, мечась «между двух огней», как написал потом великому князю Сергею, старался примирить мама и Алекс.

Чтоб до сына дошло, какая она бедная, одинокая и разнесчастная мать, Мария Фёдоровна стала вспоминать своего мужа, отца ныне правящего государя, но все её воспоминания, как нарочно, скатывались к балам.

— Ах, какие балы были в моей молодости, — с лёгкой грустью покачала головой. — Особенно любила так называемые, цветные балы… Это, конечно, давняя традиция. Белые балы для впервые выходящих в свет девиц или розовые — для молодожёнов. Но 24 января 1888 года, как сейчас помню, в Зимнем состоялся изумрудный бал. Я назвала его так, потому что зелёный — цвет надежды. Бальные платья зелёных оттенков и изумруды, подчёркивали красоту женских лиц. А в следующем году, — всплеснула руками, — 26 января, в Анничковом дворце был дан знаменитый чёрный бал. Инициатором цвета являлась не я, а мой супруг. Я лишь подхватила идею… Но вот по какой причине, забыла, — беспомощно обвела взглядом сидящих за столом великих князей с жёнами.

— Пришло известие о смерти австрийского эрцгерцога. Не жаловавший его Александр Третий готовившийся в Аничковом дворце бал не отменил, но распорядился быть всем в траурной одежде… Всё из–за того, что австрийский Двор организовал большие празднества во время траура при Российском Дворе.

— Да–да, Константин Константинович. Благодарю, что напомнили. Лишь у Победоносцева новость вызвала неудовольствие, а весь высший свет с энтузиазмом готовился к балу.

— Дамам о чёрном бале сообщили лишь за четыре дня, — рассмеялся сидевший рядом с императрицей–матерью великий князь Владимир Александрович.