Валерий Кормилицын - Держава (том третий)

— Слышал, что государь перед Новым годом направил его восстанавливать порядок на Транссибирской железной дороге.

— Совершенно верно. С отрядом в двести человек, собранным из варшавских гвардейских частей, Меллер—Закомельский выехал из Москвы на экстренном поезде. А навстречу ему, по личному приказу государя, с поручением восстановить порядок на Сибирской, Забайкальской и Китайской железных дорогах — генерал Ренненкампф.

— Куропаткин с папашей Линевичем совсем либералами стали… Налей ещё по рюмочке, — велел Антипу Рубанов. — Договорились до того, чтобы деятельность Ренненкампфа регламентировалась постановлениями Государственной Думы…. Которой ещё и нет…

— Бу–у–а–а! — закатился Троцкий. — Так в марте только выборы начнутся. А я слышал, что эти великие полководцы намеревались пустить его на военном поезде в качестве туриста.

— Японский микадо потребовал бы, чтоб они сделали себе харакири…

— Чего сделали? — вытаращил глаза Троцкий. — Ну всё. Пора и честь знать, — с трудом оторвал зад от стула. — А ты, Антип, почитай рассказ Салтыкова—Щедрина «Как мужик двух генералов напоил».

На этот раз глаза вытаращил бывший денщик.

«Я уже сколь лет «Мёртвую ногу» Буренина читаю… На фига мне сдался этот Щедрин.

Прибывший, аккурат, на Крещение из Маньчжурской армии Дубасов, пригласил Акима с Ольгой в ресторан «Донон».

— Не «Додон», не «Гвидон», а «Донон», — орал он в телефонную трубку. — Я пока с сослуживцами приезд отмечаю.

Покинув пораньше службу, Аким застал жену за туалетом.

После ванны она, румяная и влажная, сидела перед зеркалом в прозрачном пеньюаре и внимательно наблюдала за своим отражением, попутно обсуждая с расчёсывающей её Дарьей Михайловной аппетит, сон и самочувствие сына.

— Тебе не кажется, — отпустив кормилицу, тряхнула распущенными светлыми волосами, что они стали темнее? — озабоченно вгляделась в зеркало. — Ну, поцелуй же меня, — потянулась к мужу. — Куафёр уверяет, что виновата питерская вода.

— Кто–о? — шутя, заглянул под кровать.

— Жан, — улыбнулась Ольга.

— Вызову на дуэль.

— Парикмахер, чтоб выпускникам ПВУ понятно было. Наши бабушки

называли его куафёр. Сейчас жизнь упростилась, и он стал Жаном. Так вот… Что я хотела сказать? Ах, да! От этой водопроводной воды волосы становятся ломкими и выпадают, — взяв большой пушок, попудрила нос и щёки, чихнув то ли от пудры, то ли от лёгкого сквознячка.

— Расти большая и толстая, — пожелал ей здоровья Аким, доставая портсигар.

— Дурак! — попрыскала в него духами.

— Да, жизнь упрощается… Мадам, ну что у вас за выражения после Маньчжурской армии? — закурив и усевшись в мягкое кресло, подсмеиваясь, попенял ей, любуясь грудью, просвечивающей сквозь прозрачную ткань. — Как это у тебя молока нет? — подтрунивал он. — Такие вместительные молочные железы.

— И ещё раз то же нехорошее слово. С каких это пор мои груди стали для тебя железами? Может, скажешь ещё, что я произошла от обезьяны? — поинтересовалась, размазывая пальцами по лицу крем.

— Когда Дарвину задала подобный вопрос одна милашка, он ответил: «Да! Только от очень прелестной обезьянки». Как–нибудь я свожу тебя в зоологический сад и покажу дальнюю твою родственницу, — увернулся от баночки с пудрой. — Знаю, знаю, третий раз тот же маньчжурский эпитет, — поднявшись и подойдя сзади, с удовольствием припал губами к шее жены.

— Скажи, что любишь, — попросила она.

— Конечно, люблю, — выпустил в потолок дым от папиросы. — Ты тут готовься, пойду с папа поздороваюсь.

Отца нашёл в кабинете.

Угостив сына коньяком, тот продолжил беседу с конюхом Иваном.

«В отставке у папа появляется весьма светское общество, — закусив лимоном напиток, мысленно позлословил Аким. — Ещё осталось с Пахомычем и Власычем подружиться, дабы в тесной компании коньяк распивать», — прислушался к разговору.

— Смею сказать, ваше высокопревосходительство, — с удовольствием повеличал барина Иван, — государь принял нас в конце прошлого года. Как приехали во дворец, появился какой–то чудной мужик в белых чулках и штанах до колен. А на башке — фуражка с длинными, свисающими до правого плеча, перьями. Дурында–дурындой…

— Это царский скороход, — хмыкнул Максим Акимович.

— Может быть, но плёлся как черепаха, вывёртывая ноги пятками вперёд…

Отец с сыном весело погоготали, проглотив попутно ещё по рюмочке коньяка.

— Ежели точным быть, случилось это 23 декабря, — пригладил на обе стороны от пробора, волосы.

«Правда, что ли, вода у нас — дрянь. И Ванятка темнее стал, — глянул на свою причёску в зеркало. — А я, как бы, блондинестее делаюсь. Что за метаморфозы?»

— … Депутацию нашего Союза Русского Народа возглавлял господин Дубровин: «Мы с нетерпением ждём созыва Государственной Думы, которая дала бы возможность нам, русскому народу, избрать уполномоченных, преданных Тебе, Государь и Отечеству. Державе нашей Православной», — поклонившись царю, произнёс он и преподнёс самодержцу знаки Союза.

— А государь чего? — заинтересованно слушал рассказ о встрече с Николаем Рубанов–старший.

— Царь согласился принять знаки для Себя и Наследника и произнёс: «Объединяйтесь русские люди. Я рассчитываю на вас».

— Молодцы! На–ка, выпей коньяка, Иван, — поднёс конюху полный бокал. — Подумаю, и тоже в ваш Союз запишусь.

Поздним вечером Иван, управляя санями, повёз молодых господ на Мойку 24, к Донону.

Благообразный швейцар с пушистыми бакенбардами, с почтением кланяясь, раскрыл перед ними дверь и передал «на руки» слащавому служителю, который довёл господ до гардероба, где на приехавших набросилась толпа гардеробщиков, принимая кто шубу, кто шинель, кто шапку.

— Спасибо, хоть платье на тебе оставили, — пошутил Аким, справляясь у важного метрдотеля с расчёсанной надвое бородой, прибыл ли подпоручик Дубасов.

— Разрешите доложить — здеся, ваше превосходительство. Они велели-с — кто спросит, тащить за его стол.

— О-о! Рубанов, — издалека ещё, перекрыв все ресторанные звуки, заорал Дубасов.

— Благодарю, дальше мы по голосу найдём, — отпустил метрдотеля Аким.

— Действительно, заблудиться никак невозможно, — улыбнулась Ольга и ахнула, увидев за столом давних своих подруг: Полину и Варю.

— И «водоплавающие» тут, — не успев поделиться мыслями на этот счёт, попал в клещи дубасовских рук.

— Дружище, как рад тебя видеть, — хлопал тот по спине Акима. — И вас, сударыня, тоже, — поцеловал женскую руку.

— Помнишь, в летнем лагере мы пили за диафон?

— За звуковой прибор на маяке, который слыхать за шестьдесят морских миль? Разумеется, помню.

— Как выйдешь в отставку, сможешь его заменить… Дроздовский… Мишка, — обрадовался Аким и кинулся обнимать поднявшегося со стула товарища.