Валерий Кормилицын - Держава (том третий)

Ехать решил в пролётке, выделив Ванятке, Антипу и Ефиму просторное четырёхместное ландо.

Рубанов, подумав, надел светлый парусиновый костюм, в котором походил на землемера, а вся камарилья вырядилась в косоворотки и сапоги со скрипом.

Ехали не спеша, наслаждаясь утренней прохладой и слабым ветерком.

Из–за плетней выглядывали любопытные головки деревенской детворы и подсолнухов.

С недалёкого луга ветерок принёс запах клевера и ромашки.

«Красота, — потянулся Рубанов, расслабившись и чуть не выпустив вожжи. — Про мосток сегодня говорить не стану, — загляделся на крупную грудастую бабу в белой рубахе и длинной тёмной юбке, нёсшей от колодца коромысло с полными вёдрами. — Ещё гусар! — похвалил себя. — И полные вёдра к добру».

Мужики уже собрались на привычном месте у крайней избы возле выгона, и о чём–то гудели, смоля самокрутками и сплёвывая на вытоптанную траву.

Гришка–косой, хозяин покосившейся избы с прелой соломенной крышей, восседал на бревне под ракитой и чего–то внимательно изучал на пятке босой ноги.

Отвлекла его от важного занятия сгорбленная бабка Матрёна, подошедшая к раките и расшугавшая клюкой нехорошо резвящихся воробьёв.

— Курицу мою пёструю не видали? — брызжа слюной, прошепелявила она.

— Как не видали?! Вон её гусак с аппетитом топчет, — зная бабкину болезненную целомудренность, развеселил общество Коротенький Ленивец.

— Тьфу! Пропасть тебя возьми, — собралась идти домой старуха, но тут, к восторгу мужиков, из подворотни вывалила весёлая и шумная собачья свадьба.

— Во-о! Тудыт иху мать, — сругнувшись, взяла грех на душу бабка Матрёна. — Грешить стали, когда приспичится, развратники, — погрозила стае клюкой. — Раньше только по весне, ироды брехливые, собачью нужду справляли, — плюнула в сторону своры.

— Ха! — высказал своё мужское мнение кузнец, запахнув на животе пиджак без пуговиц. — Это только вы с дедом Сафроном по весне нужду справляли, — оживил общество, — а им как заблагорассудится.

— Им что?! Рожь что ль убирать? — произнёс бывший солдат Егорша, по привычке опираясь на палку. — Погавкали для порядка, и снюхивайся, хошь всю ночь…

— На тебя, Егорша, баба тоже гавкает для порядка, а чего же ты всю ночь не снюхиваешься? — загоготал кузнец, смакуя после погоды и урожая самую популярную мужскую тему.

— А ты почём знаешь? — молодцевато выпятил грудь бывший солдат.

— Тьфу на вас, срамотники, — озлилась старуха. — Слова умного не услышишь. Грех один, — шаркая калошами, поплелась к калитке, раздражённо стуча клюкой по земле, и радостно огрев ею зазевавшегося петуха.

Когда Рубанов подъехал и вылез из пролётки, народ, перестав гоготать, вежливо встал и, сняв головные уборы, поздоровался поклоном.

— Здравствуйте, здравствуйте мужики, — доброжелательно ответил им Максим Акимович. — Нового старосту хочу вам представить, — махнул рукой, подзывая Антипа.

Не уразумев, кому барин машет, Ефим с Иваном тоже подошли к Рубанову.

— Вот ваш староста теперь — Антип Пугачёв.

Рыбак Афоня покатился со смеху, думая, что барин пошутил. Да и бабка Матрёна с собаками подняла настроение. Хотел спросить: «А почему не Разин?» — но проглотил смех, видя, что все, включая помещика, серьёзны как никогда. Зачем–то развёл в стороны руки, покхекал и замолчал, заложив их за спину.

— Ермолашка даже приехать не удосужился, аспид, — нахмурился Рубанов. — А за ним неустойка числится. Или за вами? — оглядел враз насупившихся мужиков. — Но я её прощаю, — немного взбодрил их. — Ещё дарю обществу свой луг под покосы, — разгладил морщины на челе схода. — Но за аренду земли брать буду прежнюю сумму, — стукнул обществу по голове. — А ежели что задумаете в нарушение заповедей господних, — сведя брови над переносицей, оглядел сход. — То Ванятка ночью подпалит деревню, — указал на ражего мужичину. — Жалко Рубановку, а что прикажете делать? — развёл руки пошире Афониных. — Чего сказать хотел? — обратился к сидевшему на бревне Гришке–косому.

Тот сначала беспокойно захлопал глазками, а потом увлечённо стал разглядывать пятку.

И лишь вечером, сидя в одиночестве за столом после немудрёного крестьянского ужина, нахмурившись, грозно шлёпнул кулаком по столешнице:

— Чаво, чаво?! Да ничаво! — мысленно срезал барина.

Но это будет вечером, а сейчас заскорузлыми пальцами стал выдёргивать занозу, делая вид, что не расслышал вопроса.

— С японцами воевал? — перевёл взгляд от Гришкиной пятки на Егоршу, Рубанов.

— Так точно, ваше превосходительство, — стукнул тот каблуками нечищеных армейских сапог. — Два месяца назад моби–ли–зовался, с трудом выговорил трудное слово. — На войне служил вестовым у Акима Максимовича.

— У сына моего? — обрадовался генерал.

— Так точно! Смелый офицер, доложу я вам, поручик Аким Рубанов. Народ рассказывал, тут был и вылечился от раны зимой.

— Я и смотрю, маньчжурская папаха у тебя подмышкой, — подошёл к солдату Максим Акимович. — Лесничим пойдёшь ко мне? Оклад хороший положу и лес на ремонт дома выпишу. А лучше переезжай в сторожку. Она просторная. И живи на здоровье. Берданку тебе выдам. Ну что, согласен?

— Так точно! — обрадовался бывалый солдат Егорша.

8 июля Рубановка отмечала день Казанской иконы Божией Матушки. Исстари повелось гулять в этот праздник. По традиции в этот день на площади у церкви проводилась ярмарка.

— О, бесподобная Ирина Аркадьевна. Радость моя несусветная, — с утра поразил супругу оборотом речи Максим Акимович. — Во–первых, поздравляю тебя с летней Казанской…

— А что во–вторых, о, благородный супруг мой Максим, свет, Акимович? — в его же литературном стиле осведомилась она.

— Дык… — растерялся он. — Летняя Казанская, говорю… Давай ярмарку посетим, в церковь зайдём и заодно прокачу тебя, ваш сиясь, с наивысшей скоростью и безмерным шиком, — кивнул в окно на пролётку.

Видя, что её грызут сомнения, продолжил:

— Дома скоро жарища наступит, а там свежий воздух, ветерок…

— Ага! А также тучи мух, слепней, ос…

— И медведей, — перебил супругу. — Петушка на палочке куплю и поросёночка розовенького, позабавиться…

— Со свинкой, мон шер, сами забавляйтесь. Но уговорили!

— Нет такой женщины, которую я бы не уговорил, — похвалился супруг.

Проехав Рубановку, покатили по дороге между зрелых хлебов, миновали скошенный луг с копнами сена, проехали небольшую делянку с приторным запахом цветущего картофеля, и вскоре оказались на площади, запруженной серыми телегами с поднятыми вверх оглоблями, и привязанными к ним отпряжёнными лошадями.

— Ну и запах здесь, — прижала платочек к носу Ирина Аркадьевна, забубнив из–под него: — А ведь обещал осчастливить свежим воздухом.