Борис Алмазов - Святой Илья из Мурома

Без всякой команды и приказа чёрные мужики починили разрушенный водопровод, и вместе с киевской дружиной в город пришла вода. Может быть, это чуть скрасило горечь поражения и ненависть к вероломному врагу утишило. Исстрадавшиеся дети плескались в мутных водах фонтанов и жадно пили.

Владимир занял несколько зданий богатых горожан и стал праздновать победу, но праздник не получился. На его пир собрались только несколько бояр и воевод. У большинства же сразу нашлись какие-то неотложные дела.

Вин понатащили много. Привезли во всего Крыма. Выбивали у бочек дно и пили как воду! Непривычные к вину, славяне напивались как свиньи. Валялись, на потеху грекам, в лужах вина. Старшие дружинники-христиане тычками и оплеухами растащили всех бражников по постоям. А княжеский пир только набирал силу. Владимир пил полными чашами, лил драгоценное, многолетнее багровое вино на княжеские одежды. Захмелев, скинул кафтан и проливал вино на белую, вышитую по вороту оберегами княжескую рубаху...

— Точно в крови купается! — сказал немолодой рус, стоявший в страже, своему однополчанину.

— Бес его крутит! — ответил тот.

Владимир пытался петь и плясать. Но пьяна и бессмысленна была его песня, а плясать не мог — ноги не держали.

— Вишь, как греки-то на него смотрят! — говорили меж собою дружинники. — А как на него смотреть: свинья — она и есть свинья.

Спьяну решил Владимир отблагодарить Анастаса, который выдал водопровод киевлянам. Его разыскали и притащили.

Анастас оказался седым стариком, суровым и молчаливым. Он отказался пить вино и отказался принять за своё предательство награду.

— Вона ты какой! — пьяно кричал князь. — Гордый! И казны не берёшь! А для чего же ты про воду нам сказывал? Али злобу на кого имеешь? Али городу мстишь?

— Я Корсунь пуще жизни люблю... — глухим голосом ответил Анастас. — Его оберегая и жителей его блюдя, открыл я вам про воду.

— Да как же «оберегая и блюдя»? — смеялся князь.

— А вот так, — сказал суровый Анастас. — Городу в осаде не удержаться. Ворвались бы вы сюда штурмом — так и город бы погиб. А Господь вразумил меня дело сие содеять и принять вас в город без боя. Город цел...

— А не боишься, что твои согорожане, соседи твои тебя проклянут за измену твою?

— Я городу не изменял, — упрямо повторял поп Анастас.

— Как же не изменял, когда воды его лишил... И покориться заставил?

— Господь заповедал: «Кроткие наследуют землю».

Смутное воспоминание заставило Владимира протрезветь. Припомнился ему и Святополк, в горнице лежащий, и Олег, затоптанный в сече...

«Кроткие наследуют землю...» — это говорил ему проповедник греческой веры долгими беседами зимними, когда Владимир уверялся в истинности православия.

— А ты не гадатель? — спросил он Анастаса.

— Нет, — коротко ответил старик.

— Сказать мне о будущем ничего не можешь?..

— Могу.

— Ну-ко?.. Что же мне делать?

— Не пить вина. Жениться на Анне и крестить, народ свой, Богом тебе на сохранение данный. И строить державу новую, православную...

— А за меня, за «рабычича», царевна не пойдёт! — куражась и кривляясь, говорил пьяный князь. — Я — нехристь! Не пойдёт!

— А ты крестись, — сказал византийский посол. — Ты крестись, и тогда станет возможным ваш брак!

— Крещусь! — пьяно прорёк Владимир, — Только пущай сначала сюды приедет. Пущай приедет!

Победа киевлян в Крыму была полной неожиданностью для Византии. Однако старое, державшее в руках половину известного тогда мира государство было готово к любым неожиданностям. Византия так нуждалась в союзнике, что когда до Константинополя дошли, конечно в дипломатическом изложении, слова Владимира о желании жениться на Анне, то, несмотря на все её мольбы и угрозы покончить с собой, её погрузили на корабль и отправили в Крым. Только одно непременное требование выдвигали греки: «Князь должен быть крещён».

— А и крещусь! Крещусь непременно! — кричал каждый вечер князь, напившись. Протрезвев, смеялся над сказанным.

Анастасий больше к нему не приходил, а силой его князь приводить опасался. Старик, предавший, по мнению князя, свой город и не считавший себя предателем, его пугал непонятностью своих мыслей и действий.

Дружина бездействовала и не понимала, чего медлит князь. Вздумали было дружинники язычники-русы грабить город, но дружинники-славяне, все крещённые ещё в Киеве, бестрепетно повесили нескольких мародёров, и грабежи прекратились.

Христиане из войска Владимира вели себя совершенно независимо. Каждое утро они, оставив караулы при лагере и оружие, шли в православные храмы, которых было несколько, и стояли длинные греческие службы. Хитрые греки привезли или вызвали откуда-то болгарских священников, и служба шла по-славянски.

Князь понимал, что начинает терять власть. Но всё так затянулось, запуталось, и, как выйти из создавшегося положения, он уже не представлял. Всё меньше воевод сидело за его столом, потому что уводили они свои дружины малые назад, в Киев. А князь всё медлил, всё чего-то ждал. И каждый вечер напивался!

Его подняли утром криками:

— Князь, греки Анну привезли!

С трудом подняв похмельную голову, он вышел на террасу дома, откуда было видно море и пристань.

Море сияло ослепительно, к пристани бежали мальчишки. Владимир разглядел высокую фигуру Анастасия и нескольких монахов в чёрном рядом с ним. Перевёл взгляд дальше, в море. В утренней дымке по сине-зелёной глади шли три корабля, ослепительно сияли белые паруса.

— На котором Анна? — спросил он дружинника, державшего таз с водой для умывания.

— Должно, на том, что в середине... — ответил тот. — Вон, где вёсла красные.

— На том? — спросил князь, указывая пальцем. И в эту минуту точно стальная игла ударила его в затылок. Как подкошенный, он повалился на пол. Все, кто был на террасе, кинулись к нему.

— Кто меня? — еле ворочая вдруг онемевшим языком, спросил князь.

— Что? Что?

— Кто меня ударил? — повторил Владимир, пытаясь скрюченными пальцами схватиться за мраморные плиты пола. Но пальцы только скребли полированный камень.

Расписанный цветами и птицами потолок стад гаснуть в глазах князя.

— Темно, — сказал он.

Воевода, склонившийся над ним, увидел, как странно выпученные глаза князя заливаются кровью.

— Допился! — сказал кто-то в толпе придворных, которые стояли будто заколдованные и даже не пытались помочь. Хлопотали только несколько слуг.

— Перст Божий, — вдруг громко прозвучал голос какого-то воеводы-христианина.

Когда, загоняя лошадей, а сначала проходя на ладьях пороги, с бешеным для себя риском Добрыня и Муромец примчались к Владимиру, он уже ходил, речь его была ясна, но слепота не проходила.