Ирина Даневская - Битва за Францию

Нет, этот человек обязан был умереть!

Ришелье, славившийся своей импульсивностью, так стукнул кулаком по столу, что опрокинул бокал с вином, и долгое время молча глядел, как оно кровавыми потоками разливалось по столу.

— Очень мудрое решение, — отец Жозеф появился так внезапно, что его высокопреосвященство даже вскочил от испуга.

— Вы, дорогой друг, всегда появляетесь так неожиданно, — с досадой заметил Ришелье, садясь обратно в кресло.

— Главное, вовремя. Меня в отличие от вас очень заинтересовало, откуда взялись проблески ума в пустой голове королевского гардеробмейстра, — заявил капуцин. — Поскольку сам господин Шале думать не способен, совершенно ясно, что кто-то думает за него. И этот кто-то...

Отец Жозеф выдержал эффектную паузу и, подождав, пока уши господина кардинала сравняются цветом с его красной мантией, закончил:

— Уолтер Монтегю!

Не стоит удивляться тому, что Ришелье, уже мысленно похоронивший глупого франта, очень возмутился, узнав о том, что кто-то захотел отнять у смерти её добычу. И очень рассердился, узнав имя этого человека.

— Уолтер Монтегю? — вскричал он. — Я был уверен, что англичанин уже вернулся в Лондон.

— Он в Нанте. Кстати, если ваше преосвященство хочет узнать, на что способен этот человек, советую вам поговорить с епископом Мандским, который только что вернулся из Лондона. Проклятый Бэкингем всё же пронюхал о том, что в свите Генриетты Французской находились люди, преданные вашему высокопреосвященству...

Анри дю Талейран граф де Шале беспокойно мерил шагами камеру. Он уже несколько дней не получал никаких вестей от герцогини де Шеврёз. Услужливый тюремщик, подкупленный Мари, тоже куда-то исчез. Вместо него появился угрюмый швейцарец, которой на все вопросы, касающиеся его сослуживца, мычал что-то невразумительное.

Неужели и герцогиня отвернулась от меня? — пробормотал молодой человек, схватившись за голову. — Это конец.

Отчаяние графа можно было понять, так как на завтрашнее утро был назначен суд, который, если верить отцу Жозефу (а Шале не сомневался, что в этом вопросе страшный капуцин весьма компетентен), вынесет ему смертный приговор.

Поэтому появление человека в красной мантии на пороге его камеры было для несчастного узника как гром с ясного неба.

— Оставьте нас одних, — приказал Ришелье стражникам, и те беспрекословно подчинились.

Он с неким удовлетворением оглядел бледное лицо некогда самоуверенного придворного франта, который, дрожа всем телом, сейчас стоял перед ним.

— Здравствуйте, господин граф, — как можно любезнее проговорил он. — Рад вас видеть в добром здравии.

— Зачем вы пришли сюда, ваше высокопреосвященство? — поинтересовался Шале, кусая губы. — Отец Жозеф уже уведомил меня, какое решение вынесет суд по моему делу.

— А чего вы ожидали? — удивился кардинал. — Единственная бесспорная улика против ваших друзей-заговорщиков — это письмо маркиза де Леска, адресованное лично вам. Поэтому королевское правосудие вправе считать, что именно вы покушались на жизнь короля. Истинные виновники этого преступления выйдут сухими из воды, а вы, мой дорогой граф, ответите за всех.

— Но вы-то знаете правду, — простонал молодой человек.

— Знаю. Но ничего поделать не могу. Единственный человек, который мог бы подтвердить участие в заговоре принца Анжуйского, Вандомов, Конде, французской королевы и герцогини де Шеврёз, — это господин Лувиньи. Но вы сами, сударь, опротестовали его показания.

— Как бы они могли мне помочь? — возразил Шале.

— Господи! — возвёл руки к небу кардинал, словно удивляясь такой наивности. — Да неужели же вы думаете, что, увидев среди заговорщиков имена собственных братьев и жены, король не постарается замять дело?

— Возможно, — пролепетал граф. — Но каков ваш интерес в этом деле?

— Я буду с вами откровенен, молодой человек, — заявил кардинал. — Я вам не друг, и в этой игре вы меня не интересуете в отличие от принца Конде, который так тесно связан с гугенотами Ла-Рошели, что не замедлит поднять восстание против законного суверена, чтобы приблизиться к трону. Я не могу разделаться с принцем без королевской санкции, а король не даст мне её без ваших показаний. Итак, предлагаю вам сделку: вы рассказываете мне, что вам известно о делах заговорщиков, а я вам обеспечу королевское помилование. Что скажете?

Всё это, конечно, была ложь, но Шале воспринял её именно так, как и рассчитывал кардинал.

— А если я откажусь? — спросил он.

— Тогда вы умрёте, — пожал плечами кардинал.

Анри нервно заходил по камере.

— Поклянитесь, что король сохранит мне жизнь, — потребовал он.

Ришелье с улыбкой повторил за ним слова клятвы.

Лицо графа просветлело.

— Давайте бумагу, перо и чернила, — сказал он. — И диктуйте, что писать.

Продолжая улыбаться, кардинал открыл дверь и велел стражникам принести требуемое.

— Одно условие, — проговорил Шале, взявшись за перо. — Имя герцогини де Шеврёз не должно упоминаться.

— Хорошо, — легко согласился Ришелье, который, несмотря ни на что, питал к красавице Мари непонятную слабость.

Имён герцога Анжуйского и, главное, королевы для него было достаточно. Он продиктовал признание, слова которого граф де Шале вывел на бумаге бестрепетной рукой.

— Всё? — спросил он, отдавая письмо кардиналу. — С этим покончено?

По всей видимости, господин де Шале не был знаком с учением иезуитов, допускавшим, что клятва, данная врагу не по зову сердца, а по необходимости, имеет силу только тогда, когда тот, кто клянётся, действительно собирается сдержать обещание. Иначе он бы понял, что только что собственной рукой подписал себе смертный приговор.

На ближайшем суде графу де Шале был вынесен смертный приговор. Узнав об этом, отчаявшаяся герцогиня де Шеврёз вызвала в Нант его мать.

Франсуаза де Монлюк была достойной женщиной, без памяти любившей своего сына. Нечего и говорить, что она тут же включилась в борьбу за его спасение. Но материнские слёзы не смогли растрогать каменные сердца короля и его первого министра.

— Он умрёт, — прошептала несчастная женщина, вернувшись в особняк Шеврёзов после королевской аудиенции. — Нет никакой надежды.

Шевретта бросилась её утешать. Монтегю, нахмурясь, наблюдал эту душераздирающую сцену.

— Глупость должна быть наказана, — позже заявил он герцогине де Шеврёз. — Шале должен понимать, что, подписав признание, он связал нам руки и обеспечил себе эшафот.

— Скажите об этом его матери, — парировала Мари. — О, Господи! Уолтер, неужели нет никакой надежды? Ведь кровь Анри будет на моей совести. Ведь это я... я втянула его в эту авантюру.