Вячеслав Рыбаков - На мохнатой спине

По телефону грузинский акцент почему-то ощущался сильнее. «Кругаварот дэрма…»

– В общем, я взял на карандаш, не дёргайся. Отделается минимумом.

– Спасибо, дорогой.

– Да ладно, – благодушно отмахнулся он и тут же намекнул мягко, но веско: – Сочтёмся.

– А на Ахматову донос уже написали? – не утерпел я.

Он помолчал мгновение, а когда снова заговорил, чувствовалось, что насторожился. Даже акцент почти пропал.

– Откуда знаешь?

– Нетрудно догадаться. Статейками в газетах и воззваниями такую махину не сковырнёшь, а свобода материться нужна новой культуре во что бы ни стало.

– Циник ты, – сказал Лаврентий, хохотнув, и повесил трубку.

Он сдержал слово. Шпиц получил каких-то два года, да и то его почти сразу расконвоировали, а задолго до истечения срока перевели на поселение. Там он встретил новую жену – дочку какого-то крупного настоящего контрреволюционера, эсера, что ли, и с нею они жили, как говорится, долго и счастливо, перебравшись снова в столицу ещё до конца войны. Были родившиеся в новом браке дети. Были премии и награды. Шпиц пережил всех, кто его сажал, и всех, кто за него хлопотал, и уже в конце восьмидесятых стал-таки знаменитым публицистом, на все лады обличая ужасы сталинского террора. Несколько статей написал, например, доказывая, что меня убили по тайному распоряжению вождя… «Новый мир» и «Знамя» с такими статьями в ту пору зачитывали до дыр.

А моя Анюта, выцветшая, как старуха, худая, как скелет, умерла в эвакуации в сорок третьем, в полном одиночестве. Умерла глупо, нелепо. Всего-то простудилась. Но никого не оказалось вовремя рядом – микстуру подать, стакан воды поднести. Умерла, зашлась кашлем в горячке моя гордая гимназистка с большим белым бантом на голове…

Я в ту пору был уже так далеко, что ничего этого не ведал и не мог помочь. В последний момент узнал случайно и всё, что успел, – это её встретить.

2-е.

Решением так называемого Венского арбитража Венгрии переданы наиболее плодородные южные районы Словакии, населённые главным образом венграми, и наиболее развитая экономически часть Подкарпатской Руси с городами Ужгород, Берегово, Мукачево.

4-е.

Составлена записка руководителя экономического отдела Министерства иностранных дел Германии Виля – первое известное документальное подтверждение начавшихся усилий группы немецких дипломатов убедить своё руководство наладить отношения с СССР. Эта радикальная перемена в политике имела целью избежать повторения войны на два фронта, к которой, как дипломаты опасались, может привести политика Гитлера, и использовать ресурсы СССР для оздоровления экономики Германии. Записка была составлена по инициативе находившегося в то время в Берлине посла Германии в СССР Шуленбурга. В ней констатировалось, что Советский Союз, после Мюнхена фактически оказавшийся в международной изоляции, стремится максимально усилить свой военный потенциал. Для этого ему нужны немецкие технологии. В то же время военная промышленность Германии всё сильнее ощущает сырьевой голод, а немецкое население нуждается в обеспечении продовольствием, в первую очередь – пшеницей. Шуленбург и значительная часть работавших в СССР немецких дипломатов считали внешнюю политику Союза исключительно оборонительной и не опасались его военного усиления. В записке Виля сообщалось, что «германское посольство в Москве неоднократно высказывалось в пользу возобновления контактов с СССР и считает настоящий момент благоприятным для этого». С соответствующими предложениями Виль вышел на Геринга, ответственного за германский экономический четырёхлетний план.

7-е.

В получившей широкую автономию Словакии (даже прежнее название «Чехословакия» было заменено новым «Чехо-Словакия») сформировано национальное правительство. Во главе в качестве премьера утверждён лидер Словацкой Народной партии Тисо, выступавший за максимально возможную независимость Словакии в рамках Чехословацкого государства.

17-е.

Польский посол в Берлине Липский в беседе с Риббентропом дал понять, что Польшу не может удовлетворить отдалённая перспектива получения советского Причерноморья в обмен на передачу Германии польского балтийского побережья уже теперь.

24-е.

В Париже состоялись консультации английского премьера Чемберлена и министра иностранных дел Галифакса с их французскими коллегами Даладье и Боннэ. На них констатировалось «очевидное намерение немцев нападением на Украину начать расчленение России».

30-е.

Советник Чемберлена Вильсон в беседе с советским послом в Великобритании Майским обмолвился: «Следующий большой удар Гитлера будет против Украины. Техника будет примерно та же, что в случае с Чехословакией. Сначала рост национализма, восстание украинского населения, а затем освобождение Украины Гитлером под флагом самоопределения».

Хлёсткий порывистый ветер волнами гнал снежную пыль. Струи позёмки, ядовито шурша, безголовыми змеями вились по брусчатке. Ритмично хлопали полы шинели замершего подбородком вперёд, с уставленной в небо винтовкой ближнего караульного красноармейца, неподвижного, точно шахматная пешка или стойкий оловянный солдатик. Царь-пушку и горку ядер к ней окатывало белёсым дымом то слева, то справа; в щелях между ядрами и в зубастой пасти свирепого монстра, ощерившегося из лафета, уже набухли снежные опухоли.

От мороза и ветра у Кобы слезились глаза, и на кончике носа то и дело проступала капля. Он машинально смахивал её, но через несколько минут она набегала снова.

Вечерело. Белый бегущий снег становился серым, а низкое серое небо – сизым.

Коба положил руку на холодное колесо. На чёрном массивном чугунном его маленькая светлая ладонь выглядела особенно беззащитной; казалась, вот-вот примёрзнет.

– Как думаешь, – спросил он, – она правда никогда не стреляла?

Я ещё раз посмотрел на бесчисленные сложные рельефы, превращавшие убийственную махину в произведение искусства, и ответил:

– Есть такое мнение.

– Но в принципе могла она стрелять или нет?

– Из такой красоты стрелять – это кем же надо быть, Коба?

Он помолчал и уронил:

– Красота – это для мирных и сытых.

– Да перестань. Как раз на краю всё начинаешь видеть и чувствовать особенно остро. И в первую очередь – красоту.

Он отнял ладонь от ледяного чугуна и пренебрежительно отмахнулся.

– Ещё скажи, что красота спасёт мир.

– А что?

– Не что, а кто. Мы. Большевики.

Что тут ответишь? Ни возразить нельзя, ни согласиться. Даже если кого-то мы и впрямь спасём, то кто спасёт нас? Но лучше не задаваться такими вопросами; цепочка может оказаться длиннее, чем мы думаем, и, выбирая её звёнышко за звёнышком, не ровён час, в поповские выдумки упрёшься. Я выждал мгновение и вернул разговор назад.