Нина Молева - Камер-фрейлина императрицы. Нелидова

— Встать в ряд с авантюристами и самозванцами? Держать их руку?

— Кто говорит о чём-то подобном? Но извлечь пользу из сложившейся ситуации — это вопрос чистейшей политики. Разве не так? В конце концов, ни принцесса Елизавета...

— Не называйте её так, моя дорогая, не называйте. Это оскорбительно и поносно для нашего царствующего дома. В этом императрица права: авантюрьера!

— Ваше высочество, а что особенного в том, что покойная императрица Елизавета могла иметь ещё одну побочную дочь? Имела же она других детей раньше, и все мирились с их существованием и даже жизнью во дворце. И почему именно от господина Шувалова, последнего и очень молодого любимца, она не могла родить дитя?

— Тётушка была немолода.

— Но ведь речь идёт о ребёнке, который мог появиться за десять лет до её кончины. Сорок лет не ставит препоны для появления детей. В монаршьих домах подобных случаев сколько угодно. Да и почему вообще вы так отстаиваете добродетель покойной императрицы именно в последние годы её жизни?

— Дорогая моя, я вас прошу оставить эту тему. В ней слишком много поворотов, вам попросту неизвестных.

— Отлично. Но ведь если принцесса Елизавета — настоящая или ненастоящая — будет покушаться на престол, это никак не касается вас. Напротив. Чем сомнительнее её притязания и чем более шатко положение императрицы нынешней, тем лучшие перспективы открываются перед вами. Для всего народа вы будете выглядеть избавителем, способным восстановить политическое равновесие и порядок.

— Это выглядит так, как будто вы все продумали.

— Совершенно верно. И потому обратимся к этому казаку. Он выдаёт себя за вашего отца и тем наглядно доказывает, что ваш отец больше устраивает народ, чем императрица.

— Народу свойственно бунтовать.

— Вы правы. История даёт тому множество примеров. Но в данном случае этот бунт вам на пользу. Ведь казак ничего не говорит против вас. Он называет вам любимым сыном и наследником, не правда ли?

— Мне омерзительна сама эта мысль!

— Вы правы. Но я говорю о другом. Это же угроза для императрицы, тогда как вам нет необходимости ни высказываться против казака, ни заявлять о себе в этой развернувшейся борьбе с ним, которая, по всей вероятности, лёгкой не будет. Что говорят последние донесения? Императрица допустила вас к ним?

— Конечно, нет. Но я имею представление о них. Девятого ноября отряд генерал-майора Кара был окружён бунтовщиками. Солдаты без боя перешли на сторону казака. Тринадцатого они разбила отряд полковника Чернышева. Двадцать восьмого ноября — отряд майора Заева, направленный в помощь осаждённому оренбургскому гарнизону. Оставленный без подкреплений, генерал-майор решил лично явиться в Петербург, чтобы просить помощи и доложить о подлинном положении вещей.

— Разве он появлялся в Петербурге? Или его приезд был окружён такой глубокой тайной, что даже вы не знали о нём?

— Нет, в Петербург его просто не допустили. Двадцать девятого ноября возле Москвы Кар был задержан курьером, который вёз указ императрицы, запрещавший ему отлучаться от вверенных ему воинских частей. Кара пытались задержать силой.

— О, это понятно. Ведь московское дворянство не любит императрицу, и на него вы тоже можете вполне рассчитывать. Воображаю, какое впечатление произвели там рассказы генерал-майора!

— Могли б произвести, моя дорогая, но императрица превзошла себя по скорости и решительности действий. Кар был смещён, а вместо него назначен Александр Ильич Бибиков [10] Александр Ильич Бибиков (1729—1774), генерал-аншеф. С конца 1773 г. командовал войсками, выделенными для подавления восстания Пугачёва, снял осаду с Уфы и Оренбурга, занял Челябинск и Екатеринбург. Умер от холеры по дороге в Оренбург. . Креатура Потёмкина.

— А вы по-прежнему бездействуете, кронпринц!

За туалетом опять народу множество. Дела. С утра дела. Проснуться толком не успеешь. Марья Саввишна та хоть помочь старается. Зато от Протасовой отбиваться надо. Целый ворох новостей всегда тащит. Все уголки дворца, кажется, каждую пылинку на свет просмотрит.

— Государыня, в Петербурге новость, и какая! Ещё один художник объявился. Скоро вашей аудиенции добиваться начнёт. Особливо если папаша поможет.

— Какой ещё художник, Королева Лото? От них и так проходу нет. И причём тут папаша?

— Вот в том-то и дело, нагрянул к нашему ваятелю господину Фальконе сынок.

— Господин Фальконе, насколько я знаю по докладам Бецкого, не испрашивал ни на что подобное разрешения.

— А чего ему испрашивать, когда сынок нежданно-негаданно нагрянул. Сказывают, родитель в великом гневе, да делать нечего.

— Ничего не знаю о сыне Фальконе.

— Вызнала, государыня, всё как есть вызнала. Живописец он, портреты списывает. Хорошо ли, нет ли, не скажу. О том разговору не было. Опять же говорят, будто не ладил он с малых лет с родителем. Оттого смолоду в Париже обосновываться не стал — в Англию отправился, и будто бы не зря.

— Что значит — не зря? Прижился там, что ли? Тогда зачем в Петербург заявился? Здесь чего искать решил?

— Откуда мне, государыня, знать. Только верно и то, что в землях аглинских в салоне выставлялся, награды всяческие получал, за портретами его дамы как есть гонялись. А прослышал, что монумент родительский на доброй дороге, к окончанию приближается, видно, решил и тут счастья попробовать. Родитель рад не рад, всё равно должен будет за него ваше величество просить. А вдруг и впрямь мастер хороший? Тогда ему и смолянок заказать можно бы было.

— Ишь ты, как раскомандовалась, Анна Степановна. Мне здесь Левицкий больше нужен. А ты что, Марья Саввишна? Кого из подопечных своих через дверцу заветную провела?

— Да я, государыня, только спросить. Господин Фальконе там пришёл, расстроенный весь. Об аудиенции вашей и не заикается. Через меня положил узнать, как ему с сынком-то его быть.

— Ну и скор на ногу наш ваятель, ничего не скажешь. Вели войти.

— Ваше императорское величество, простите великодушно, если бы не крайняя нужда...

— Знаю, знаю твою нужду, слов попусту не трать. О чём просить хочешь, Фальконе? Заказ для сына?

— Нет, ваше императорское величество, ничего подобного мне и в голову придти не могло. Я не знаю, каков в деле мой сын Пьер. Мы слишком много лет не виделись, а главное — мне незнакомо его мастерство. Я хотел всего лишь просить у вашего величества разрешения остаться Пьеру на некоторое время в Петербурге. Он привёз с собой образцы своих работ. Я не решусь их представить на ваш просвещённый вкус, ваше величество, но хочу заставить его для пробы написать при мне и в моей мастерской портрет мадемуазель Колло. Если эта вещь окажется, в моём представлении, достойной вашего внимания, я буду униженно просить представить его во дворец. Но это дело достаточно далёкого будущего.