Мишель Моран - Последняя принцесса Индии

– Кахини? – недоверчиво произнес капитан.

– Она, должно быть, подкупила лекаря рани, – сказала Джхалкари.

– Сочувствую. Стражники спрашивают насчет болезни, и никто не знает, во что верить, – сказал Арджун и посмотрел на меня. – Хотелось бы мне самолично проводить вас до Барва-Сагара. Путь не близкий.

Потянувшись в патронную сумку, мужчина извлек оттуда книгу в красной обложке. Именно эту книгу Арджун читал, когда я увидела его в первый раз.

– На дорожку, – тихо произнес он, протягивая мне книгу.

Я провела пальцем по золотому тиснению. Собрание стихотворений Руми.

– Одно из стихотворений должно вам особенно понравиться. Я поставил отметку на той странице.

Я покраснела.

– Спасибо.

– Что? А мне ничего? – пошутила Мандар.

– А вы стихи читаете?

Девушка фыркнула.

– Добровольно ни за что…

Дорога до Барва-Сагара заняла бóльшую часть дня. Я ехала впереди, словно лошадь, на глаза которой нацепили шоры. Перед моим мысленным взором стояло лицо Арджуна. Его выразительные глаза. Его тонкий нос. Муретха не давала его длинным волосам спадать на бледный лоб. Я воображала себе мужчину, который стоял рядом со мной… Он очень красивый. А еще он капитан. Почему он не женат? Капитан рани должен быть женат. У него должно быть много детей. Может, с ним что-то не так…

Я думала о красной книжке с золоченым тиснением, которая лежала в моей седельной сумке.

Когда мы въехали в деревню, мальчики бежали вдоль обочины, глазея на нашу небольшую кавалькаду. Я до сих пор пребывала в растерянности от происходившего со мной. Только свернув на узкую улицу, на которой я прожила более семнадцати лет, я вдруг осознала, что вернулась в Барва-Сагар.

Я издалека увидела, что дверь нашего дома распахнута настежь. Во внутреннем дворике толпились гости отца. Дети бросали цветы к моим ногам. Дальняя родня кинулась ко мне со сластями в качестве подношений. Когда рани покидает Панч-Махал, она чувствует себя так же, как и я сейчас? Из деревни я уехала кошкой, а вернулась львицей.

Я постаралась увидеть себя их глазами: зеленая шелковая ангаркха, красивее и дороже, чем любая из одежд, когда-либо носившихся в нашей деревне, солнечный свет, отражающийся от серебряной рукоятки пистолета, катара и сабли. В глубине души шевельнулась надежда, что бабка, наблюдая за мной, зеленеет от зависти.

– Сита, – в волнении произнес отец, как только увидел меня.

Я быстро спрыгнула с коня и в поклоне коснулась рукой его ступней. Меня со всех сторон обступили галдящие люди. Солдат, которые сопроводили меня в деревню, накормили, а их лошадей напоили. Меня обступили толпившиеся у дома люди, которых было не меньше сотни. А затем меня позвали внутрь дома, где были поданы всевозможные кушанья. Авани, должно быть, с неделю трудилась, чтобы приготовить все эти сласти. Папа сжимал мою руку. Слова были излишни. Пожалуй, это был один из самых счастливых дней в моей жизни. Я искала взглядом бабку, но ее нигде не было видно. Скорее всего, раздосадованная моим триумфом, она скрывалась в задних комнатах дома.

– Где Ануджа? – спросила я, высматривая сестру. – Ану!

Она не отозвалась на мой зов.

– Ануджа прячется в своей комнате, – объяснила Авани. – Здесь слишком много людей.

Я обнаружила сестренку лежащей на чарпае. Прижав согнутые в коленях ноги к груди, Ануджа выглядела еще меньше и моложе – если такое возможно, – чем до моего отъезда.

– Что ты здесь делаешь? – усевшись рядышком и обняв сестру, спросила я.

– Я очень по тебе скучала, – уткнувшись мне в грудь, сказала Ануджа и расплакалась.

Откинув головку, она посмотрела на меня, часто моргая мокрыми от слез ресницами. На ней было желтое сари, которое я ей прислала. Со временем она станет красивой женщиной.

– Все рады твоим успехам, но мне хочется, чтобы ты вернулась, – сказала сестра.

– Эх, Ану, – молвила я, гладя ее по волосам. – Мне бы тоже этого хотелось.

Я уговорила сестру выйти к толпе улыбающихся односельчан, которые собрались здесь со всех концов Барва-Сагара. Их интересовало одно и то же. Какова рани? Дворец в Джханси действительно такой красивый, как о нем говорят? У махараджи на самом деле двадцать три слона? Какая там еда? Какие кровати? Какие купальни? Все женщины одеваются в ангаркхи, как я, или они облачаются в сари? Могу я показать свой пистолет? Я кого-нибудь убивала?

Празднование было просто изнуряющим. Последние из гостей покинули дом уже после того, как начало светать. Ануджа давно отправилась спать. Когда дом наконец опустел, папа вошел в мою комнату и присел на край чарпаи. Свет поднимающегося солнца отражался от его лысой головы, которая становилась то золотистой, то оранжевой. Мы оба смотрели на Ануджу, ворочавшуюся во сне.

Я взяла его руку и «написала» на ладони: «Я привезла больше денег на ее приданое».

Он вывел на моей: «Ты изменилась за пять месяцев».

Я посмотрела ему в глаза. Его взгляд был настолько проницательным, что я испугалась. Что последует дальше? Считает ли папа, что я, девушка из зеркала во дворце, теперь сама на себя не похожа?

«Ты стала увереннее, – написал папа. – В Джханси женщины вообще не блюдут пурду?»

«Нет».

Я боялась того, что он может написать в ответ.

«Тогда, полагаю, ты можешь продолжать не соблюдать пурду».

Я вновь посмотрела отцу в глаза. В них светилась такая проникновенность, которую я давно в нем не замечала.

«Дади-джи будет недовольна, – предупредил он, – но, когда Шиваджи и я пойдем в следующий раз из дома, я хочу, чтобы ты нас сопровождала».

Из всех возможных подарков этот был самым желанным.

– Полагаю, теперь ты должна сказать что-то о жесткости чарпаи, – заявила на следующее утро за завтраком бабка. – Отныне, мне кажется, тебе понадобится более мягкое ложе.

Как всегда, волосы ее были тщательно расчесаны. Они струились вдоль красивого лица подобно водопаду и заканчивались на спине тремя седеющими косами. Но высокие скулы, которым завидовали другие женщины, выдавали истинную природу этой женщины: одни углы, никакой мягкости.

Я отставила тарелку с кушаньем, напоминающим йогурт с кусочками банана.

– Вы слышали, чтобы я жаловалась? – спросила я.

Ануджа ойкнула. Глаза бабки округлились. Я никогда прежде так грубо с ней не разговаривала.

– Как ты смеешь!

Бабка вскочила со своего стула. Я тоже поднялась из-за стола. Я была выше, моложе, сильнее. Она больше не запугает меня.

– Смею что , дади-джи? Отвечать? Зарабатывать сестре на приданое?

– И как же ты этого добьешься? Будешь искать ей мужа среди дурачков, которые спят на порогах храмов?

– Не оскорбляй Ану! – Я повернулась к сестре: – Ануджа, она была к тебе недобра?