Натан Рыбак - Переяславская рада. Том 2

Гетман отпихнул от себя пергаментный свиток, На нем усердными писцами Лаврина Капусты было помечено, сколько посполитых, мещан и работных цеховых людей захватили жолнеры Станислава Потоцкого в полон и отдали за Перекоп, в неволю татарским мурзам.

— Как такое стерпеть? — Хмельницкий встал и, наклонясь над столом, продолжал горячо: — Посылал своих людей за Перекоп, стращал мурз, а они только руками разводят: мол, не брали ясыря и не знаем ничего. А мне доподлинно известно — согнали в Кафу множество людей наших с Побужья, и всем этим обязаны мы родовитой шляхте…

— Дай время, — сказал Прозоровский, — и до Крыма доберемся. Русский человек выжидать может. Мы твердо стоим на земле. Обеими ногами. Твое умение держать татар и турок в узде сам государь хвалил гораздо…

Хмельницкий пылко воскликнул:

— Узрел государь наш мои старания! Одним живу, боярин, — увидеть земли наши свободными от панов польских и басурманов, от шведских завоевателей и трансильванских разбойников. Смотри, какого беспокойства задали мы многим королевствам, когда воссоединились!

Гетман засмеялся и, снова садясь в кресло, продолжал:

— Такого Переяслав натворил, что сам папа забыл о спасении гроба господня, с султаном начал брататься, а цесарь Фердинанд, который Людовика французского несмышленышем обзывал, нарек его ныне возлюбленным братом…

— Не хотят видеть русских людей в полной силе, от века смотрят на нас как на скот, — спокойно проговорил Прозоровский, — но сила наша крепка. Может, и придется нам кое в чем уступить, может, и с королем и сенаторами иную речь поведем…

Хмельницкий насторожился. Прозоровский заметил, как сделалось строже лицо гетмана, и, коснувшись его руки, которая сжимала пергаментный свиток, сердечно проговорил:

— Живи поляки в пределах своего королевства — нам от того какой вред? А если задумали край русский покорить себе, ругаться над людьми нашими — на это не будет нм воли никогда. Рада в Переяславе наши судьбы объединила, путь у нас, гетман, отныне един, это теперь все державы и народы знают доподлинно, и будь уверен и в надежде крепок — с этих пор история наша едина. Тревогу свою оставь.

— Истинны слова твои, пан князь, — тихо сказал Хмельницкий, когда Прозоровский замолчал, вытирая лицо пестрым, вышитым платком, — разумно говоришь. Правда твоя. Пожелай я — мог бы испепелить всю Речь Посполитую, поднял бы всю чернь против короля, — но ведь я не сделал этого. Говорил сенаторам и шляхте: сидите за Вислой, не лезьте на наши земли…

— При случае грозился и за Вислой их добыть, — с улыбкой напомнил Прозоровский.

— Если их не припугнуть — на голову сядут, — признался Хмельницкий. — Только искренний мой совет, пан князь: польским панам не верь, послам их не верь; польская шляхта зло умышляет против державы нашей, а чернь, известно, она бы с нами в союзе всегда была…

— Не с нами, гетман, а с чернью нашею, — заметил Прозоровский.

Хмельницкий пристально поглядел в глаза князю, улыбнулся и сказал:

— Неужто и ты, князь, поверил россказням, будто бы Хмель только за чернь стоит, а сам он — против панов? Я за край родной, а в краю не только чернь, по и люди других состояний и положения. За край родной, за волю его, за веру, за то, чтобы мы сами хозяйничали на своей отцовской земле, без чужаков и побродяг иноземных, — вот моя заветная мечта, ее хочу осуществить.

Прозоровский, поблескивая стеклами очков, согласно кивал головой, и на его полном лице было написано одобрение словам гетмана.

— В твоем уме и дальновидности я никогда не сомневался, гетман, и все разумные государственные люди на Москве — твои друзья и братья.

— Великое тебе спасибо, — Хмельницкий пожал узкую жилистую руку Прозоровского.

…Сердечная и важная беседа была у Хмельницкого с Прозоровским в этот осенипй вечер в Чигнриие. Князь Семен Васильевич Прозоровский не жалел, что по такой распутице отправился в дальнюю дорогу — из-под Вильны в Чпгнрнн. Наедине переговорили они с Хмельницким, и теперь Прозоровский был еще более уверен в добрых и дальновидных замыслах гетмана. Никто из старшины не знал, о чем беседовали князь и гетман. Когда на следующий день Хмельницкий пригласил на обед полковников и генерального писари, празднуя пребывание в Чигирине высокого гостя, то о делах государственных речи но было.

Только Лаврину Капусте гетман после отъезда князя Прозоровского сказал:

— Свейских послов принимать с почетом, соответственно их чину. Малюгу, если прибудет с ними, оставить здесь и отправить на Москву, к князю Прозоровскому, дабы обо всем доложил лично. В грамотах о том ни слова не писать. Понял?

Капуста молча кивнул головой.

— Списки отданных в ясырь жолнерами Потоцкого береги. Хану еще раз отпиши, чтобы всех людей наших возвратил из Кафы. А пока что торговых людей татарских за Перекоп не пускать. Чтобы почувствовали, аспиды. Людям же нашим, которые в неволю попали, придется потерпеть. Упорство у наших людей железное, по только голыми руками, а и мечами его не сломишь, — задумчиво добавил Хмельницкий.

…Да, упорство Нечипора Галайды и побратима его, донского казака Семена Лазнева, как и многих других уведенных в плен людей, было действительно из доброго, некрохкого железа, лучшего, чем прославленная во многих краях дамасская сталь.

Есаулу Каленику и Ваську Приступе не пришлось хлебнуть горечи плена. От позора да неволи их выручили деньги. Откупились у ротмистра Заборовского. Васько Приступа своею мошной тряхнул, а есаул — мошной полковника Глуха. Остались есаул и Приступа среди разоренных Белых Репок. Всех, кто стоял на ногах, взяли в ясырь жолнеры и басурманы. Ветер гулял в опустелых хатах, над обгорелыми развалинами церквушки с гортанным криком хлопало крыльями воронье.

На радостях, что спаслись от татарского полона, Каленик и Приступа крепко выпили. Хвалили ротмистра Заборовского, с которым есаул быстро договорился.

Захмелев, Васько Приступа сказал есаулу:

— Вот видишь, пан есаул, без горя и счастья не бывает. Помогли ляхи да басурманы избавиться от разбойников. Теперь семейка Галайды навеки сгинет…

Каленик покашливал, моргал глазами, попивал медок, который Приступа щедрою рукой подливал из бочонка в глиняную кружку.

Есаулу о чем тужить было? Новые посполитые будут в Белых Репках. Разве впервой разоряли и опустошали их жолнеры да татары! Посполитые росли, как грибы осенью. Чего-чего, а этого добра на земле хватает. Радовался есаул, что злотые и талеры, укрытые в надежном месте, не попали в руки грабителей. Правда, будь у них больше времени, может, доискались бы, а то сами торопились, точно их лихорадка трясла. Есаул знал: ответ перед полковником Осипом Глухом не тяжел будет. Что посполитых в ясырь угнали, то — само небо свидетель — не по его воле, а за то, что палац да амбары уцелели, за это уж пускай будет благодарен есаулу пан полковник. На всякий случай есаул погнал гонца в Умань с грамоткой полковнику, чтобы тот казаков прислал. Но напрасно беспокоил Каленик папа полковника. Жолнеры с татарами, тесным кольцом окружив захваченных пленников, гнали их без передышки через леса, торопясь как можно скорее выйти на южный шлях, где на Побужье уже ожидали их такие же горемыки, взятые в полон под Винницей и Немировом.