Леонтий Раковский - Изумленный капитан

Алена, увидев Шестакову, обрадовалась.

– Ну, приехал же мой муженек! – сказала, горько улыбаясь, она.

– Как же, видала в Москве! – ответила Шестакова. – Да не в этом дело, матушка. А говорил он тебе, аль нет, что подал разводную бумагу в Синод? У меня там крестник, канцелярист Морсочников, он мне все рассказал!

– Говорил, – потупилась Алена.

– И что ж ты будешь делать, Аленушка? Неужто оставишь так? Неужто дозволишь, чтоб он изгалялся над тобой? Да это ему только на руку, попомни мое слово! С некоей иноземкой скрутился, коли вдруг за рубеж полетел. У него так, ровно в песне поется – «Как чужая жена – лебедушка белая, а моя шельма-жена – полынь-горькая трава».

Алена молчала.

Настасья Филатовна не унималась:

– Женщине соблудить с иноверцем простительно: дитя родится – крещеное будет. А вот как мужик с иноверкой спряжется, так дите останется нехристью! Оно и грешнее: нехрещеная вера множится! Что он крестное-то знамение полагает, примечала?

– Спали отдельно – не видала, а за стол садился – не маливался.

– А хрест носит?

– Нет, не носит. Это видала, как умывался, – без хреста.

– А ты бы спросила: почему, мол, так, Сашенька?

– Спрашивала: что, говорю, нехристем ужо стал? А он и отвечает дерзко: «Спастись во всякой вере возможно».

– Господи твоя воля! – перекрестилась Настасья Филатовна. – Как есть еретиком стал! Нет, тут раздумывать нечего! Тот смоленский купец, Шила, аль как там его, – прав: совратил Александра Артемьевича этот жидовин Борух Глебов. Недаром приезжал из Москвы да библии с Александром Артемьевичем читывал. Гляди, Аленушка, как бы тебе в ответе не быть перед государыней – перед богом ты уже в ответе!

– А что же делать? – испуганно спросила Алена.

– Написать в Синод: так, мол, и так. Его и посадят в монастырь. Там целее будет. Смирится, остепенится, вернется к тебе!

Алена колебалась.

– А кто ж напишет?.

– Я об тебе, Аленушка, во как пекусь, как для тебя стараюсь! Я привезла человека – духовную особу. Безместный иеромонах, отец Лазарь Кобяков. Он про все складно напишет. Он из Смоленска приехадчи и этого Боруха доподлинно ведает. Захочешь – отец Лазарь враз напишет, а не захочешь – дашь ему щец похлебать, он и вернется на свой поповский крестец стоять… Так как же, голубушка, покликать его, аль нет? Этак издевался над тобой, а ты еще сумлеваешься!..

– Зови, Настасья Филатовна! – твердо сказала Алена.

Шестакова выскочила за дверь.

Через секунду она вернулась в горницу. Сзади за ней, смиренно сложив руки на тощем животе, шел худой, желтый иеромонах Лазарь Кобяков.

Андрюша Дашков хозяйствовал в Лужках.

В начале 737 года он снова получил отпуск. На этот раз несколько необычным путем: один из приятелей научил его отписать секретарю Коллегии пять душ крепостных. Андрюша сговорился с секретарем и очень скоро, якобы по болезни, получил отпуск. Устроить это было тем более легко, что Дашков, служил уже не на корабле, а в кронштадтской гавани.

Уезжая из Питербурха, он хотел повидать Сашу, но снова не разыскал его: от Переведенских слобод остались одни обгорелые бревна да груды кирпича – слободы сгорели летом 736 года.

Приехав в Лужки, Андрюша узнал, что Возницын освобожден от службы и отправился за рубеж лечиться.

Алена плакалась и ему на свою неудачную жизнь, но Андрюша молча выслушал жалобы Алены и, к ее удивлению, не выказал сестре никакого сочувствия.

О том, что Возницын приехал в Никольской, Андрюша узнал на другой день: из Никольского прибегала в Лужки сенная девушка известить маменьку Ирину Леонтьевну о приезде зятя. Андрюша полагал, что тут, он уж наверняка застанет дорогого Сашу. И на следующий день, с утра, отправился в Никольское.

Езда по весенней, размытой дороге была тяжела и непереносима – дойти можно было скорее. Андрюша взял трость и пошел пешком.

Подходя к дому Возницыных, Андрюша увидел, что у крыльца стоит подвода.

– Чья это лошадь? – спросил он у курносого молодого паренька, посвистывавшего у телеги.

– Настасьи Филатовны.

«Без нее здесь никак не обойдутся!» – недовольно подумал Андрюша.

На крыльце Андрюшу встретила аленина доверенная, сенная девушка, Верка. Она предупредила, что барин уехал в Москву, а барыня занята – заперлась в дубовой горнице.

– А кто там с ней? Настасья Филатовна? – спросил Андрюша.

– Настасья Филатовна и какой-то монах.

– Ладно, ступай! Я посижу в «ольховой», обожду, – сказал Андрюша, проходя в горницу.

Верка, поставленная в сенях за тем, чтобы не пропускать никого в горницы и смотреть, как бы кто-либо из возницынских слуг не подслушал, что говорят в «дубовой», спокойно пропустила Андрюшу.

Андрюша вошел в «ольховую» и тихонько подкрался к двери, ведущей в смежную «дубовую» горницу.

Слышались голоса: гнусавый аленин, низкий Настасьи Филатовны и, прерываемый кашлем, мужской голос.

– А кто ж подаст доношение? – спрашивала Алена.

– Да кто? Отец Лазарь. Вот сейчас поедет в Москву и подаст, – отвечала Настасья Филатовна. – Будет тогда знать, как с нехристями возиться-то! Тайная Канцелярия отучит его летать по белу свету!

Андрюша был тугодум, но здесь сообразил быстро. У него даже заныло сердце.

«До чего додумалась – на мужа донос писать!»

Он решил помешать этому во что бы то ни стало.

Ворваться сейчас в «дубовую» горницу и силой вырвать доношение – боязно: монах, писавший его, конечно, отпетый человек, ему недолго крикнуть страшное «слово и дело». Так только испортишь. Надо перехватить доношение в Москве.

Андрюше тотчас же пришла в голову хорошая мысль: ведь, в московской конторе Тайной Канцелярии служит князь Масальский. Ехать к нему и просить положить дело под спуд. Князь – парень свой, добрый, поможет…

И, досадуя на себя, что пошел в Никольское пешком, а не поехал, Андрюша побежал назад в Лужки.

Не заходя в дом, он пробежал в конюшню, сам оседлал лошадь и, нахлестывая тростью по лошадиным бокам, понесся, насколько позволяла грязная дорога, в Москву.

У крыльца московской конторы Тайных Розыскных дел Канцелярии стояло две подводы и толпился народ – ямщики, солдаты, провожающие. Какая-то баба, плача навзрыд, рвалась к телегам, а солдат, выкатив глаза, грубо отталкивал ее прикладом:

– Не лезь! Будя!

Баба с воплем простирала руки к молодому мужику. Он в ручных и ножных кандалах сидел в телеге, понуро опустив голову. Его плечи в старой сермяге, почерневшей от засохшей крови, вздрагивали.

На другой подводе сидел человек с рваными ноздрями.

Андрюша привязал у столба лошадь и прошел мимо телег в контору. Он очутился в небольшой комнате. Здесь, за столом, перелистывал бумаги какой-то косоглазый сержант. На лавке, поставив меж колен фузеи, сидело трое солдат.