Леонтий Раковский - Изумленный капитан

У Софьи свалилась гора с плеч: дело шло как по маслу.

– Но ведь надо же свидетелей. Кто ведает, что я еврейка?

– Я все устрою. Подпишусь сам и подпишется наш канцелярист Череповский. Поставлю ему штоф – он хоть что-угодно подмахнет.

Софья непритворно радостно засмеялась. Она отбросила епанчу, обняла за шею Пыжова и от всей души поцеловала.

Пыжов не хотел ее отпускать от себя. Он неистово целовал ее лицо, шею, руки.

– Шарлотта, милая моя!

Софья секунду сидела в оцепенении, безвольно опустив руки. Ей казалось, что это целует другой. Набежали слезы. Она отстранилась.

– Костенька, могут увидеть! Нацелуешься потом. А сейчас – давай пойдем писать челобитную, чтоб завтра ты дал подписать Череповскому.

– Пойдем! – охотно отвечал Пыжов.

И они пошли к нему в боковушку.

В темной боковушке Пыжов хотел еще раз обнять Софью, на она зашептала:

– Ты с ума сошел! Хозяйка услышит!

Пыжов зажег свечу и сел писать челобитную в Синодальную Канцелярию. Ученье все-таки шло ему впрок. Он довольно быстро и складно (правда, с помощью Софьи) написал челобитную «от прибывшей из Кенигсберга девки жидовской веры, Шарлотты Мейер».

Он излагал всю горестную историю Шарлотты Мейер, «которая имелась в показанном еврейском законе», и кончил такими строками:

«…а ныне я, познав оных прелесть и суетное их исповедание, без всякого пристрастия, принуждения и лицемерства, желаю быть в православной христианской кафолической святей вере со истинным моим намерением…»

Окончив, Пыжов тут же подписался и, бросив перо, обнял Софью.

Она позволила ему поцеловать себя еще раз и тотчас ушла спать.

– Все сделано! – с радостью думала она. – Креститься, получить метрику, узнать, куда отослан Саша и лететь к нему, не медля ни часа, ни минутки!..

На утро Софья, позавтракав, собралась в город – надо же было показать хозяйке, что у нее есть какие-то дела. Она неторопливо прошла по тем местам, где так недавно ходил бедный Саша. Прошла мимо Петропавловской крепости на Сытный рынок, а оттуда до самого Мытного двора.

У Малой Невы она увидела Анастаса в гребецком василькового цвета кафтане с желтыми нитяными жгутами и медными пуговицами. Он стоял с лодкой у берега. Анастас улыбнулся Софье белыми, ровными зубами и спросил:

– Поедем на Васильевский?

Софье все равно делать было нечего – она переехала с ним на Васильевский. Взошла на Исаакиевский мост, дошла до средины, постояла, посмотрела на Неву. Дальше итти побоялась: а вдруг встретишь кого-либо из шереметьевской дворни. Дом ведь недалеко!

Спускаясь с моста, заметила прибитое к фонарю объявление – сегодня Софья читала все афиши, которые попадались ей на пути. Пробежала бегло:

С ВЕРХОВЫХ ПО 1 ? КОП.,

С ВОЗОВ ПО 2 КОП.,

А С ПЕРСОН СИДЯЧИХ В КАРЕТАХ НЕ БРАТЬ,

С МЕЛКОЙ СКОТИНЫ С 10 ПО 1 КОП.,

С СОЛДАТ И ДРАГУН С РУЖЬЕМ…

Старое объявление!

Софья вернулась обратно к Малой Неве. Анастас, сидевший в лодке без дела, так же охотно перевез ее снова на Березовый остров. Проходя по площади у Троицкого собора, Софья увидала на столбе какое-то объявление. Ветер трепал один край объявления, не захваченный гвоздем.

Софья подошла и прочла:

«Объявление Юстиц-Коллегии: во всенародное известие понеже сего июля 15 дня, т. е. в субботу, по указу е. и. в. имеет быть учинена над некоторым противу истинного христианского закона преступником и превратителем, экзекуция на Адмиралтейском острову, близ нового гостиного двора, того ради публикуется сим, чтоб всякого чина люди, для смотрения той экзекуции сходились к тому месту означенного числа по утру с 8 часа».

У нее потемнело в глазах, дрогнули, подогнулись коленки.

– Неужто это про Сашу? Но что ж тогда с ним сделали?

Она еще раз прочла. Прикинула в уме: так и есть – 15 июля приходилось в субботу, значит объявление этого года.

Софья в волнении заспешила домой.

«Гречанка должна знать! Она расскажет!»

Хозяйка причесывалась перед зеркалом, видимо собираясь куда-то итти, когда вошла Софья.

– Ну что, уже управились? Сходили, куда хотели? – спросила она.

– Нет еще, не совсем! – глухо ответила Софья.

Ей хотелось сейчас же спросить: что они сделали с Сашей? Но Софья боялась, как бы ее не выдал дрожащий голос. Она пошла за ширму, посидела немного, чуть успокоилась и вышла к хозяйке.

– Скажите, – стараясь говорить спокойным, безразличным тоном, спросила она, – кого это казнили недавно, 15 июля, у нового гостиного двора? Я шла – видала у собора объявление…

– Ах, это сожгли двух человек! – с сожалением ответила гречанка.

– Сожгли? – бледнея, переспросила Софья.

– Да, сожгли живьем. И один такой молодой, красивый. Моряк. Я его смолоду знала, – вздохнула гречанка. – А другой – старик, еврей…

– Еврей? Борух Лейбов? – держась за кровать, чтобы не упасть, спросила Софья.

– Да, Борух Глебов, – ответила гречанка, глядясь в зеркало. – А моряк – капитан Возницын. Я поехала в тот день на морской рынок… – начала она и не докончила: сзади нее что-то мягко шлепнулось об пол.

Гречанка обернулась: на полу лежала бледная как клавердук [53] еврейка Шарлотта Мейер.

Зубы только стучали о край чашки, но не разжимались. Вода расплескивалась по высокой вздрагивающей груди, по коленям.

Гречанка в испуге оглядывалась: что делать? Одна в доме – ни Анастаса, ни Пыжова.

Софья, запрокинув голову назад, плакала и хохотала. Мертвенная бледность покрывала ее лицо.

Гречанка плакала сама и, мешая русские слова с греческими, уговаривала:

– Аркета! Успокойтесь! Не плачьте! Диа тон феон! [54]

Зоя промучилась с Софьей около часу, пока наконец не удалось кое-как положить Софью на постель.

– Наверное, Борух – ее отец, – догадывалась Зоя. – Бедная, бедная!..

Софья лежала, уставившись в одну точку. Ужас сковал ее. Она лежала и думала:

– Не может быть! Сожгли? Не может быть!

Слезы катились, не переставая. Но слезы как-то облегчали.

К ней подошла гречанка.

– Так нехорошо делать, но приходится: я вас оставлю одну. Мне надо поехать к сестре на Васильевский. Закройте за мной дверь! Если ко мне придет брат – он обещал притти сегодня – пусть обождет. Вот молоко, хлеб, кушайте! – указала она на стол, где стоял кувшин молока и лежали краюха хлеба и нож.

– Идите! – слабо ответила Софья.

Хозяйка ушла.

Софья лежала и думала. Ей казалось, что это все приснилось. Но нет – она не спит…

– Его, Саши, нет в живых! От него не осталось ни косточки – все сгорело!

Софья зарыдала.

Вдруг она встрепенулась.

«Не быть в этом проклятом городе ни секунды! Вон отсюда! Бежать! Ехать к Помаскиной – только она одна осталась!»

Софья встала, шатаясь.