Константин Гурьев - Спасти или уничтожить

Что-нибудь важное для судеб империи!

В кабинет вошел секретарь Черчилля Джок Колвилл:

— Прибыл министр Иден, сэр!

Поздоровавшись и предложив гостю сесть, Черчилль спросил:

— Энтони, какой вам видится судьба Польши?

Интеллект Идена позволял ему строить мыслительные конструкции на пустом месте и из отсутствующих деталей, поэтому он ответил почти сразу, потратив на раздумья всего несколько секунд.

— Она видится мне связанной с исходом борьбы между Гитлером и Сталиным, но зависящей от наших действий на заключительном этапе. События тридцать девятого года вскоре потеряют свое значение, и речь пойдет о восстановлении Польши в том виде, в котором она существовала до германского нападения.

И замолчал, ожидая реакции Черчилля.

Тот после недолгой паузы спросил:

— Вы сознательно вычеркиваете из этой формулы русских?

Теперь паузу взял Иден, и она тоже была недолгой:

— Вы полагаете, что русские еще долго будут в состоянии хотя бы что-то защищать и отстаивать?

Черчилль получил свое — Иден, хотя и косвенно, признал, что довольно туманно представляет состояние дел на востоке, — и, улыбаясь, выстрелил:

— Иными словами, я ошибаюсь, полагая, что внешняя политика — это поле для игры моего министра иностранных дел?

Иден смешался:

— Уинстон, вы задали вопрос, и я ответил на него в пределах моих представлений. Если господин премьер-министр недоволен…

Получив свое, Черчилль мгновенно сменил маску. Теперь, казалось, он больше всего обеспокоен своей бестактностью:

— Энтони, было бы поспешно видеть в моем вопросе упрек, поверьте! Мой вопрос — это начало долгого разговора, который, возможно, даст новое направление нашей внешней политике и усилит наше влияние на все, что сегодня творится в мире!

Отхлебнул из стакана и спросил:

— Вы знакомы со Станиславом Круликовским?

Иден замешкался с ответом, и Черчилль поспешил на помощь:

— Я вас познакомлю в ближайшее время.

И, не давая успокоиться, снова поставил в тупик:

— Что вам приходилось слышать об организации «Прометей»? Ничего? Круликовский — ее главный идеолог!

Иден, уловив иронию в словах премьер-министра, взял паузу, достойную джентльмена, и лишь после этого спросил:

— Круликовский — это тот старик, который устроил истерику Сикорскому?

Черчилль поморщился и смог сказать только:

— Не следует путать скандал с выволочкой, которую устроили публично!

Сказал, понимая, что это просто слова.

Происшествие, упомянутое Иденом, случилось на следующий день после того, как Черчиллю удалось сыграть, как он был уверен, одну из лучших своих коротких партий в большой политике: ему удалось убедить польского премьер-министра Владислава Сикорского в необходимости подписания соглашения о восстановлении дипломатических отношений с Советами. Соглашение, против которого выступало практически все правительство Польши, вот уже почти два года находившееся в Лондоне.

При этом вот уже больше года — с мая сорокового — судьба этой кучки фигляров зависела от него, от Черчилля, от премьер-министра настоящего правительства, обладающего столь же реальной властью, в отличие от правительства эмигрантского.

Но если все это время Черчилль просто не замечал грызни поляков между собой по любому поводу, то сейчас, после того как началась война между Гитлером и Сталиным, интерес его к ним не просто возник, но и постоянно усиливался. То, что раньше называлось Польшей, сегодня стало полем самых настоящих сражений и, следовательно, могло ослабить или, напротив, усилить натиск на Британию, а это уже дело британского премьера!

Именно поэтому Черчилль путем довольно долгих интриг сумел убедить поляков в необходимости восстановления отношений с большевиками.

Что касается Сикорского и его заместителя и вечного оппонента Станислава Миколайчика, то с ними Черчилль разговаривал сам — правда, с каждым отдельно. И тому, и другому было сказано прямо: в данный момент Англия вынуждена сотрудничать с большевиками, поэтому ваше, господа поляки, нежелание вступить в это сотрудничество будет восприниматься как нейтралитет, неуместный в этих условиях. Выбор за вами!

Миколайчик промолчал и, видимо, каким-то образом воздействовал на других, а Сикорский принял решение единственно правильное в этом случае — согласился.

Ему это было необходимо еще и потому, что усиливало его авторитет среди тех поляков, которые вели борьбу там, в генерал-губернаторстве, на оккупированных территориях.

Поляки, не сумевшие или не захотевшие покинуть место военных действий, долгое время не могли объединиться: им мешал призрак Пилсудского!

Среди тех, кто желал сражаться с агрессором, были сторонники его политики и ее противники. Ненависть к Гитлеру влекла их друг к другу, несогласие с наследством Пилсудского отталкивало, а такое никогда не ведет к победе. Поэтому Сикорский уже в ноябре 1939 года своим приказом создал «Союз вооруженной борьбы», в который включил все военное подполье, подчинив его себе. Что касается подполья гражданского, которое и защищало идеи Пилсудского, то ему, по существу, оставили только споры о путях и методах борьбы.

Пусть спорят!

Именно эта — гражданская часть — и заявила устами Круликовского решительный протест Сикорскому.

Говорили, что генерал первые минуты не мог и слова сказать возмущенному Круликовскому и сосредоточенно передвигал предметы на своем столе.

Потом, однако, встал, сделал несколько шагов по кабинету, пройдя мимо старика, будто мимо пустого места, а потом сказал:

— Дух Пилсудского, как и он сам, всегда будет в нашей истории, пан Круликовский. Вы как часть нашей истории — тоже! Поэтому, будьте добры, принадлежите истории, не лезьте туда, где люди сражаются не словами, а оружием!

Внимательно посмотрев на Круликовского, с которым, видимо, уже много лет никто не разговаривал в таком тоне, заключил:

— Если отношения с Советами сохранят жизнь хотя бы одного поляка, я вознесу им молитву.

И, встав по стойке смирно, заключил:

— Прощайте, пан Станислав!

Пан Станислав откланялся и вышел, но, конечно, ничего не забыл.

И не простил.

С началом Великой Отечественной войны забот у Лаврентия Павловича Берии прибавлялось и прибавлялось. В перечне должностей, которые он занимал, появлялись все новые и новые строки, а времени в сутках не становилось больше. Впрочем, и сами сутки для него перестали делиться на «утро» и «вечер» и продолжались бесконечно, прерываясь паузами краткими и бессистемными, потому что доклады шли со всех концов страны. Однажды Берия подумал, что в прежние, мирные, годы он и представить себе не мог такую громадину, раскинувшуюся на тысячи километров во все стороны от Москвы!