Константин Гурьев - Спасти или уничтожить

Вот поэтому Черчилль и решил переходить от романтических представлений о честном сотрудничестве к выстраиванию отношений с русскими на ближайшее время. Важное место в этом продолжала играть Польша, но поведение поляков, перебравшихся в Лондон, его огорчало все больше. Грызня, о которой ему не докладывали только ленивые, парализовала всю деятельность этого самого «правительства», а генерал Сикорский, нагрев свое кресло, стал, видимо, ощущать себя почти таким же властителем, как и премьер-министр его величества!

Нет! Черчилль представлял себе все это иначе. Существенно иначе!

Именно это и предстояло обсудить с тем, кого ждал сегодня премьер-министр к обеду.

Человек этот хорошо знал и Россию, и Польшу. Он был лет на десять старше Черчилля и значительную часть своей жизни прожил в Российской империи, будучи чистокровным поляком.

Правда, жил он далеко от своих родных мест, откуда после восстания 1863 года был выслан его отец. Вместе с ним поехала его шестнадцатилетняя невеста, с которой он обвенчался в далеком и невероятно снежном городе. Там, в Сибири, и родился их первенец, который с юных лет много слышал о своей великой, но угнетаемой родине, и полюбил ее задолго до того, как увидел.

Юный Стась долгие годы был единственным собеседником отца, поскольку после него матушка рожала только девочек. Отец радовался каждой новой дочери, но мужские разговоры с девочками считал неуместными. Да, им и двоим было интересно говорить о своей родине и ее великом будущем.

Каждый вечер отец собирал детей и рассказывал о просторах родины и о том, какой великой станет она, сбросив оковы рабства. Матушка сидела в кресле и что-нибудь вышивала.

А потом, когда маменька уводила девочек в их комнату, отец и сын читали романы Генрика Сенкевича. Время от времени отец прерывал чтение и отвечал на вопросы сына.

Стась не получил никакого образования, однако благодаря заботам отца сносно владел несколькими европейскими языками, хорошо знал историю европейских стран и разбирался в искусстве на уровне европейского интеллигента.

В Европе, в Берлине, он оказался только в тридцать лет, и ему в этом повезло. Спустя несколько дней после этого началась война России с Японией. Стась не захотел возвращаться в Россию, а средств у него, по существу, и не было, кроме небольшой суммы, долгое время откладываемой для поездки, может быть, единственной на всю жизнь.

Пришлось искать знакомств в кругах поляков, живущих в Париже. К нему относились в лучшем случае настороженно, а то и попросту враждебно: на родном языке говорит с акцентом, да и вообще — русский.

Так было до одного вечера, который перевернул судьбу Стася, сделав его человеком, стремительно ворвавшимся на авансцену Жизни!

Ужинали в одной эмигрантской семье. Семья была бездетная, поэтому разговоры с самого начала были посвящены одной теме — освобождению Польши.

Центром всех разговоров, а, по сути, единственным, кто имел право голоса, был подтянутый мужчина с пышными усами, говоривший быстро и выражавший свои мысли четко и ясно.

Он говорил о том, что именно Польше, некогда безжалостно разорванной тремя злобными монархиями, суждено стать той страной, которая объединит всех, кто порабощен, и стать во главе движения, которое сделает двадцатый век веком уничтожения рабства и варварства!

Человек говорил не только о поляках, но и об украинцах, о белорусах, о казаках, которые населяют плодородные земли и которых русский царь сделал своими цепными псами.

— Эти народы и есть наши союзники в борьбе с русским царизмом. Именно с русским, ибо он есть главный душитель Польши!

Стась наклонился к своей соседке:

— Кто это говорит?

Она отстранилась, оглядела Стася удивленно и оценивающе: мол, кто это, не провокатор ли? Потом ответила:

— Это же Юзеф Пилсудский!

И, еще раз оглядев Стася, добавила странное словечко, которое, по ее мнению, должно было бы все объяснить:

— Дзюк!

Позднее Стась узнал, что это кличка Пилсудского, под которой он известен всем собратьям по борьбе, но это было потом.

Пока же, несколько утомленный речью единственного оратора, Стась, дождавшись крохотной паузы, произнес:

— Соглашаясь по сути, полагаю, что уважаемый оратор упускает некоторые обстоятельства, которые могли бы ему только помочь в его размышлениях.

Сидящие за столом оцепенели, зная взрывной характер Пилсудского, который сам себя назначил главным патриотом Польши и ни с кем не собирался делиться этой должностью!

Пилсудский очень любил такие вот случаи, когда какой-нибудь невежда начинал возражать. Юзеф выматывал его длительными расспросами, а потом, утомив, наносил несколько точных ударов, уничтожая противника в назидание всем присутствующим. На следующий день очередная история становилась достоянием гласности, и авторитет Пилсудского только рос!

Он сел, глянул на неизвестного наглеца и спросил голосом почти ласковым:

— Вы уже принимали участие в какой-то организации, сражающейся с русским царем?

Стась, конечно, ни в какой организации не состоял, о чем и сообщил, не мешкая.

— Ну, тогда, видимо, вы совершили нечто такое, что дает вам право поучать других? Что именно?

И снова Стась ответил сразу же, ибо ответ был прост:

— Пожалуй, я ничего не совершил, но позволю себе заметить, я и не поучал никого. Если вам показались обидными мои слова, то я приношу извинения. Никого не хотел обидеть, господа.

Казалось, инцидент исчерпан, но не таков был Дзюк!

— Тогда, может быть, вы знакомы с кем-нибудь из наших товарищей, которые могли бы вас порекомендовать и гарантировать, что вы не являетесь агентом царской охранки?

В комнате повеяло холодом.

Все понимали, что Стасю брошено серьезное обвинение! Все знали, что в распоряжении Пилсудского несколько десятков боевиков, которые, сменяя друг друга, приезжают из Галиции, где упражняются их отряды, готовящиеся к вооруженной борьбе.

Внезапно Пилсудский резко встал:

— Прошу простить! Меня ждут в другом месте. Очень важная встреча!

После ухода Пилсудского в комнате сохранялась напряженная атмосфера. Почти сразу стали расходиться, обсуждая по дороге опасность, очевидно нависшую над Стасем, которую почувствовали все, кроме него самого.

Рано утром его разбудил стук в дверь.

На пороге стоял человек, которого Стась узнал не сразу, а, узнав, тотчас с извинениями пригласил войти.

— Прошу вас, пан Ольбрых, проходите сюда!

Дождавшись, когда тот присядет, попросил подождать несколько минут и умчался в крохотную ванную комнату, где наскоро побрился и привел себя в порядок.

Человека этого Стась видел много лет назад, когда тот заехал к ним на пару дней, проездом.