Константин Гурьев - Спасти или уничтожить

Отряд стоял на поверке, и лица у всех, включая конвоиров, были бледно-голубые. Храпову захотелось лечь и закрыть глаза, чтобы не видеть и не осознавать происходящего, и только тут он понял, что погода с утра еще не начала баловать, и снег скрипит под ногами, категорически не желая поддаваться давлению подошв и обстоятельств.

В этот момент сзади и налетел Мустафин, принесший полушубок, шапку и рукавицы. Вот, умный татарин, не то, что свои, славяне. Понял, что в помещение начальник лагеря вернется не скоро, а руки у него на мороз слабоваты. Ноги еще куда ни шло, а руки в перчатках буквально за минуты промерзают, почему и носил Храпов меховые варежки на случай длительного пребывания на морозе.

Правда, на этот раз и не замерзли бы руки, потому что сразу, услышав, что исчезло четверо заключенных, Храпов будто перестал существовать и воспринимать все окружающее. Потом обнаружилось, что есть и пятый. Ну, вали все в кучу да грузи на Храпова.

Докладывая наверх, наслушался, конечно, криков, матерков, обещаний всех кар и пожелание искать себе место прямо в своем же лагере, но это дело привычное, повседневное, в чем-то даже успокаивающее.

Ближе к вечеру прибыл проверяющий из областного центра, который больше был озабочен тем, как бы свое место и задницу прикрыть. А для этого необходимо прикрыть то же самое и для вышестоящих товарищей, чтобы и они за него слово сказали в нужный момент. В общем, человек свой, и разговор был серьезный, обстоятельный. От идеи задним числом писать разные там рапорты и другого рода документы товарищ из областного центра Храпова отговорил: кто же этому поверит, чудак человек! Ты быстрее тут свое следствие организуй, да подумай, чем будешь оправдывать отсутствие розыскных мероприятий? Розыск-то ты не организовал?

Так, где его организовывать, встал было на дыбы Храпов, но был сразу осажен: твоя обязанность, и даже не отвертеться! Подумаем, как быть, что говорить, для того и прислан, проворным шепотком сообщил товарищ из областного аппарата.

На следующий день ближе к обеду приехал и представитель наркомата. Было ему, на взгляд, лет под семьдесят, двигался он степенно, будто из «бывших», каких в лагере было несколько штук, и при каждом удобном случае сообщал, что служить начинал еще вместе с Дзержинским, а сюда отправлен специальным самолетом, и получалось, по его словам, что две тысячи километров самолет пролетел только из-за него, московского визитера.

Ну, эту сказку товарищ из области объяснил Храпову при первой возможности: самолет этот ожидался завтра, в пятницу, но, видимо, решили дело ускорить, чтобы время не терять.

— В твоем положении, честно говоря, это мало что изменит. Тебе надо как можно скорее найти ответ: куда и как они подевались? — посоветовал он Храпову и настроения тому не улучшил.

Храпов и так места себе не находил. Больше всего пугало, что не было никаких новостей. Ни от кого! Ни оперативники, ни стукачи, ни персонал, так или иначе контактирующий с заключенными, ничего сообщить не могли, значит, ничего и не знали.

И, хотя Храпов в чудеса не верил, чудо имело место быть!

И продолжалось это до понедельника. Товарищи — и из области, и из Москвы — в субботу вечером уехали в область, сказав, что на совещание. Как дети, честное слово: ну какое совещание без него, Храпова!

Понятно, что уехали копать ему могилу.

Смешно не смешно, а это успокоило. Ну, чего волноваться, если вопрос уже решен.

В воскресенье работал бодро, с огоньком, стараясь хоть чуть-чуть продвинуться в поисках пути бегства, но результата так и не было.

А в понедельник утром — да какое там «утром», часа в четыре ночи — разбудили.

Спал в такой момент Храпов в своем кабинете и, пока поднимался, накидывал сапоги, слышал доносившийся из крохотной приемной незнакомый голос. Храпов сначала и не подумал, куда можно звонить из его приемной, но, едва крикнул «входите», затрещал телефонный аппарат на его столе.

Говорил начальник областного управления:

— Там к тебе прибыл товарищ Селянин, так что прими его со всем твоим стремлением к сотрудничеству, — и положил трубку.

Селянин, стоявший у дверей, пока Храпов выслушивал распоряжение начальника, дверь закрыл, подошел, протянул руку:

— Старший лейтенант Селянин Василий, — оглядел Храпова. — Тебе лет тридцать, а?

— Тридцать четыре, — почти растерянно признался Храпов.

— Ну, почти ровесники, поэтому предлагаю на «ты» и без всех этих церемоний, — предложил Селянин.

Оглядел стол, потом тумбочку возле дивана, где спал Храпов, пояснил:

— По запаху чую, что курящий тут работает, а пепельницу не нахожу, — и улыбнулся, будто над самим собой, над своей невнимательностью посмеялся.

Закурил, пыхнул дымом, раскуривая «беломорину», обратился к Храпову:

— У вас в начале октября, говорят, световой-то день совсем коротенький, так что нам с тобой все светлое время придется провести на свежем воздухе. Ты, Геннадий, распорядись, чтобы мне одежку подобрали для таких прогулок, и разворачивай карту окрестностей, — говорил Селянин кратко, с полным пониманием дела.

Почему-то именно это и толкнуло Храпова:

— Да, чего тут искать-то? Вот он я и вины отрицать не стану, — проговорил он спокойно, уже давно обдумав свои слова.

Селянин отреагировал спокойно:

— Устал ты, понимаю, но отдыха не будет. Что толку, если тебя к ответу призвать? А пшик один будет, и не больше. А нам с тобой надо понять, что произошло, почему произошло и как бы это не стало бы привычным для контингента, понимаешь?

Странно, но эта простая мысль раньше не приходила в голову Храпову, а сейчас он чуть не вскочил на ноги! В самом деле, что, если этим же путем завтра пойдут другие заключенные? Что, если те пятеро зэковские «разведчики», которые проверяют какой-то новый путь, путь, которым никто еще не ходил?

Селянин прервал метания Храпова:

— Так что давай завтракать, время не ждет! А я пока побреюсь. У тебя, я вижу, тут все под боком, — усмехнулся гость.

Странно, но, поняв именно от Селянина, что опасность над ним, Храповым, нависла гораздо более серьезная, чем он предполагал прежде, начальник лагеря стал относиться к тому проще, по-дружески.

Селянин еще раз удивил после завтрака. Отказавшись от чая, он достал из своего саквояжа какую-то странную баночку, разделил ее на две части, насыпал внутрь каких-то зерен, и стал прохаживаться по кабинету Храпова, вертя ручку, прикрепленную к этой самой баночке. Кабинет стал наполняться неизвестным, но приятным ароматом.

— Геннадий, не в службу, а в дружбу, поставь полчайника водички кипеть, а я тогда тебя кофе напою.

Кофе Храпов несколько раз пил в столовой центрального управления, но не помнил, чтобы разносился тогда такой аромат!