Сергей Сержпинский - Снайпер-инструктор

– Подожди, надо сначала допросить. Занесите фашиста в ту комнату, – сказал он офицерам.

Несколько человек потащили его, приговаривая: «Ну и тяжёлый бугай»

Прежде, чем привести в чувство убийцу, его связали, и, когда он открыл глаза, то посадили на стул.

– Кто ты такой? Зачем убил знаменосца? – задал ему вопрос подполковник.

– Ихь ферштее нихьт. (Я не понимаю) – ответил тот по-немецки.

Винокурова поблизости не было и переводчиком пришлось быть мне. Немец на вопросы отвечал не охотно. Выяснилось, что он был хозяином этого дома. Убить знаменосца его никто не заставлял. На это он решился сам. В доме его сразу не обнаружили, так как он прятался в подвале.

– Всё ясно, – тихо произнёс Приладышев. И обращаясь к брату убитого знаменосца, сказал:

– Ну вот, теперь можешь врезать этому негодяю.

Тот не решительно подошёл и ударил связанного немца. Но немец не упал. Этот удар был слабоват. Тогда офицеры налетели на убийцу, повалили на пол и пинали его ногами. Избили сильно. Всё лицо было у него в крови. Потом командир полка приказал мне расстрелять фашиста во дворе. Почему он приказал расстрелять именно мне, не знаю. Может, из-за того, что я был снайпером…

На шум, в штаб пришли двое часовых с трофейными автоматами. Я взял у одного из них автомат, чтобы не тратить патроны в моей винтовке. Вместе с часовыми я вытолкал немца во двор. Он прошёл несколько шагов, и я выстрелил короткой очередью ему в спину, в область сердца. Но здоровяк не упал, а повернулся ко мне лицом. В его глазах я прочитал удивление и боль. Я вновь выстрелил, он опять не упал, а сделал два шага в мою сторону. Это лицо мне запомнилось на всю жизнь. Тонкие волевые губы, широкий подбородок и голубые глаза. Наверное, типичный ариец. Он никак не хотел умирать. Я в третий раз нажал курок, но в автомате закончились патроны. Второй часовой из своего автомата уложил арийца. Он несколько минут дёргался связанный на снегу, и даже развязал себе руки, Я как заворожённый смотрел на него. Он попытался встать, но я добил его из парабеллума в голову. В окно, из штаба смотрели Приладышев и другие офицеры. Они были поражены крепким здоровьем и жаждой к жизни этого немца.

Я не испытывал жалости к убийце нашего товарища. Этих симпатичных знаменосцев – близнецов любили во всём полку. Наоборот, меня охватывал гнев. Но убить человека, всё равно трудно. Тем более, вблизи. Одно дело застрелить на большом расстоянии из снайперской винтовки – другое в упор, глядя ему в глаза. Когда я вернулся в штаб, меня всего трясло. Капитан Соколов сочувственно налил мне в кружку водки, и я выпил её залпом.

Пока не началось новое наступление, каждый вечер, перед сном, появлялось в моём сознании лицо убитого мной немца.

Приладышев, и присутствующие в штабе офицеры, бережно выносили тело погибшего знаменосца на носилках. Командир полка распорядился, обращаясь к начальнику штаба:

– Товарищ капитан, подготовьте приказ о торжественном прощании с нашим боевым товарищем. Мы должны похоронить его с почестью, перед всем полком. После этого Приладышев, стараясь быть спокойным, продолжил вести разговор с офицерами. Когда очередь дошла до меня, он укоризненно сказал:

– Что ж ты с первого выстрела не убил этого фашиста? Устроил здесь представление. Ну, ладно. Дня через три будет твоему взводу экзамен. Готовься.

––

Экзамен намечался на тридцатое декабря. Нашу дивизию опять перевели в другое место, на территорию Литвы, во второй эшелон резерва, рядом с городом Кибартай. Но экзамен так и не состоялся. За мной пришёл посыльный и передал, что надо явиться в штаб на совещание. Штаб находился на другом конце посёлка, в котором нас расквартировали.

Был лёгкий морозец. Я шёл по посёлку, и снег поскрипывал у меня под сапогами. Посёлок находился возле железной дороги, было слышно, как пыхтели паровозы и подавали гудки. Мне вспомнился Данилов, там тоже был железнодорожный узел, и так же гудели паровозы. От паровозного дыма на снегу виднелась копоть. Это напомнило мне детство, и вкус снега, когда я брал его в рот, прокопчённый, горьковатый. Задумавшись, я не заметил, как подошёл к штабу полка, расположившемуся в длинном кирпичном здании. В нём до войны была школа. Об этом свидетельствовали парты, стоявшие, как на улице, так и в самом здании. В бывшей школе теперь размещались не только штаб нашего полка, но и все штабы полков пятой стрелковой гвардейской дивизии. Прибывших командиров подразделений собрали в актовом зале, где на сцене стояла новогодняя ёлка.

На совещании я встретил своих товарищей, снайперов-инструкторов из других полков. От них я узнал, что Костю Рыжова комиссовали, в связи с ранением. Теперь нас осталось в дивизии трое. На совещание приехал генерал-лейтенант, командующий нашим восьмым гвардейским стрелковым корпусом, Завадовский М.Н. В состав корпуса, кроме нашей, входили ещё две дивизии. Генерал выступил с длинной лекцией о международном положении. Мне запомнилось из его лекции главное событие, что уже формируется международный трибунал, чтобы судить Гитлера и других военных преступников. После лекции Завадовский представил собравшимся нового командира дивизии, сидевшего рядом с полковником Шеренгиным, за столом президиума. Это был генерал-майор, добродушный на вид, с бородкой, как у Калинина.

– Приказом командующего 11-й гвардейской армии, – читал текст на листке бумаги Завадовский, – командиром 5-й, гвардейской, стрелковой дивизии назначен генерал-майор Петерс Георгий Борисович.

Потом он зачитал приказы о других кадровых назначениях и перестановках. Для меня и офицеров нашего полка стал неожиданностью перевод подполковника Приладышева командиром 53-го полка, входившего в состав 18-й гвардейской Краснознамённой стрелковой дивизии. О причине перевода сказано не было. Я привык к Приладышеву и очень сожалел, что его теперь рядом не будет, хотя 18-я дивизия находилась от нашей дивизии не далеко. Исполняющим обязанности командира 21-го полка оставался опять майор Котов.

Новый 1945-й год 11-я гвардейская армия встретила в состоянии повышенной боевой готовности. Всякие выпивки строго запретили, в армии навели жёсткую дисциплину. Каждый день проводилась боевая учёба, и свободного времени не хватало, даже для того, чтобы написать домой письмо.

Утром, 13 января 1945 года, земля задрожала от ударов тысяч советских орудий. Началось массированное наступление на протяжении ста километров, по фронту с Восточной Пруссией. Эти артиллерийские залпы были слышны и у нас в тылу. Одиннадцатую гвардейскую армию держали пока в резерве, но перебросили поближе к фронту.

В результате упорных боёв до 19-го января советские войска заняли крупные немецкие города Гумбинен и Инстербург, через которые проходили железная и шоссейная дороги в сторону Кёнигсберга. Немцы отчаянно сопротивлялись, но всё же при безвыходном положении, сдавались в плен. Исключением были власовцы и эсэсовцы. Они знали, что их могут расстрелять, если попадут в руки красноармейцев, и поэтому дрались до конца, с отчаянием обречённых.