Сергей Сержпинский - Снайпер-инструктор

Становилось темнее, и меня охватил страх, всё же шёл один в чужом не знакомом, месте. За каждым придорожным кустом чудился вражеский снайпер. Но вот из-за поворота, вдали появилась колонна солдат, были слышны громкие голоса, но слов не разобрать. Я посмотрел в свой бинокль, чтоб понять, кто это, наши или немцы. Бинокль сильно увеличивал, в идущем впереди колонны человеке, я узнал капитана Карпова. Моё сердце радостно застучало: «свои».

Поравнявшись с колонной, я спросил Карпова:

– Какие здесь в колонне батальоны? Вас ищет командир полка.

Карпов сказал мне, что об этом знает от посыльных, и что идут назад только два батальона, а третий, вместе с ротой сапёров на станции. Они сильно пьяные и не могут идти.

– Почему же так произошло? – удивился я.

– На станции обнаружили цистерну со спиртом, вот они и накушались, – объяснил капитан.

В разговоре я заметил, что капитан, и другие солдаты, были тоже выпивши. Поэтому они и разговаривали возбуждённо и громко. Свою прежнюю снайперскую винтовку, ставшую лишней, я отдал знакомому солдату. Он давно просил меня принять его во взвод снайперов.

Затем ко мне подошёл один из разведчиков, которого посылал майор Котов искать батальоны. Я попросил его, чтобы он сходил со мной на станцию, а то одному неповадно. Тот согласился. Его фамилия была Рябов.

Приблизившись к станции, мы услышали редкие выстрелы и лай собак. Рядом со станцией располагался такой же по размеру населённый пункт, как и предыдущий. Навстречу нам попались два пьяных бойца.

– Что там за стрельба? – спросил я.

– Да просто ребята резвятся, – ответили они и спросили, кто мы такие. Мы сказали, что посыльные от майора Котова, и что надо срочно третий батальон с этой станции эвакуировать.

Солдаты проводили нас до той самой цистерны, в которой нашли спирт. Из неё, через пулевые отверстия, струилась жидкость, а красноармейцы терпеливо ждали, когда она нальётся в подставленную тару. Вокруг я увидел много лежавших бойцов, уже напившихся не в меру. И те, что передвигались на ногах, тоже были готовы свалиться.

Я воспользовался случаем, и наполнил свою фляжку спиртом. В другом вагоне, как подсказали солдаты, находились продукты. Мы с Рябовым набрали полные вещмешки печенья, сигарет и консервных банок со шпротами. На картонных коробках было по-немецки написано, что это подарки солдатам от женщин Берлина.

Я перевёл Рябову, и он пошутил: «Всё правильно, Мы тоже солдаты. Значит, подарки нам адресованы».

С новым командиром третьего батальона, старшим лейтенантом Борисовым, я уже был знаком. Когда я его отыскал, то совсем стемнело. Он оказался не трезвее своих солдат. К нашему удивлению, на станции горели электрические фонари на столбах. Советская армия неожиданно здесь появилась, и немецкое командование не успело отреагировать.

При тусклом освещении мы стояли на перроне под фонарём и разговаривали. Я начал убеждать командира батальона, что надо срочно эвакуировать солдат назад.

– Это приказ Приладышева, – говорил я. – Он вернулся из госпиталя, и может отдать тебя под трибунал, если что-нибудь случиться.

– А что может случиться? Наши танки прогнали немцев к чёрту на кулички. Их даже не слышно,– успокаивал меня, раскрасневшийся командир батальона.

– У нас нет никого на флангах, – продолжал я объяснять ситуацию, – батальон могут окружить и пьяных солдат передушат голыми руками.

Борисов призадумался и сказал:

– Попытаюсь найти машиниста из местных жителей. Гражданские не все сбежали. Может быть, на поезде батальон доставим в полк.

Рядом со мной стоял Рябов и, слушая наш разговор, ёжился от холода. Я тоже продрог. Когда комбат ушёл, мы решили зайти в ближайший дом, чтобы перекусить и погреться. Рябов даже успел глотнуть спирту, а мне очень хотелось попробовать консервы из шпротов. До войны, в Данилове, мы их иногда покупали. Предположив, что командир батальона не скоро решит поставленную задачу, и без нас солдаты не уедут, мы с Рябовым постучали в закрытые двери кирпичного, одноэтажного дома. Нам ни кто не открывал. Я крикнул по-немецки, чтобы открыли, и что мы ни чего не сделаем плохого. Но дверь не открывали. Тогда выстрелом из парабеллума пришлось сбить замок. Я первым вошёл в дом, подумав, что там никого нет. В темноте зажёг спичку и прошёл в прихожую. Меня обдало домашним теплом, пламя спички осветило в темноте верхнюю одежду, висевшую на вешалках. Тут я заметил детские и женские пальто и курточки. Вдруг сзади меня кто-то обхватил и начал душить. На мне было много всего навьючено, один вещмешок со шпротами чего стоил, я не мог нормально сопротивляться. «Где же Рябов?» – задыхаясь в объятиях, с ужасом подумал я. А чья-то рука, уже доставала из кобуры мой парабеллум. Но вот, нападавший человек отпустил меня, и свалился на пол.

Рябов громко выругался, осветил помещение зажигалкой и, в его руке блеснул финский нож, который он тут же вытер об одежду лежавшего мужчины.

– Я не мог стрелять в темноте, пришлось ножом, – проговорил он спокойным голосом, и затем, увидев выключатель, зажёг электричество.

Человек в клетчатой рубашке лежал неподвижно на полу, а под ним быстро растекалась лужа крови. Рябов проверил все комнаты и сказал:

– Ну вот, теперь нормально поужинаем, как культурные люди, за столом.

Первое, что мне бросилось в глаза – это чистота и уют в комнате. Обитатели этого дома, наверное, хорошо жили до войны. Мебель здесь была хоть и обычная, но новая, а в просторном буфете, за стеклом, стояло много красивой посуды. Над столом, за который мы сели, висел жёлтый, симпатичный, абажур. Я не отреагировал на случившуюся трагедию; к частым убийствам и смертям стал привыкать, достал из вещмешка трофейную еду, открыл норвежским ножом шпроты и стал есть. Рябов тоже открыл консервы своим ножом, которым только что убил человека. Финку он даже вытер плохо. Я хотел ему об этом напомнить, но промолчал, только подумал, что люди ко всему привыкают.

Ещё не успели мы закончить трапезу, как на улице кто-то крикнул по-немецки: «Ганс, ты дома? Выходи, дело есть!» Мы переглянулись и взялись за оружие. В дом, топая сапогами, вошли комбат Борисов, два солдата и немец в кожаной курточке и фетровой шляпе. Немец оторопел, увидев в прихожей, лежавшего в луже крови, хозяина этого дома.

– За что вы моего соседа убили? – воскликнул он, и его лицо искривилось от ужаса.

– Ганс был хорошим, мирным человеком, он и комара не обидит, – причитал немец. Дальше он бормотал какие-то фразы, которые я не понял.

По-немецки я объяснил ему всё, что произошло.

– Не надо, старшина, оправдываться, – остановил меня комбат.– Они первые войну начали, а на войне всякое случается…

Я перевёл слова Борисова. Фриц, так звали этого гражданского, стоял, понурив голову. Он не слышал меня, его мысли были заняты другим. Затем он снова начал говорить плаксивым голосом: