Иван Виноградов - Подробности жизни

То ли приснилось, то ли прислышалось…

Люди жили своей общиной, пахали землю и разводили скот, ловили рыбу и охотились. Все, что добывалось, было у них общим, как и вся их жизнь. Каждый здесь был все время на виду, и всякому хотелось быть не хуже другого. На охоте и на людях мужчины состязались в смелости и благородстве, а лучшей наградой для них считались уважение старших, любовь подруг и восхищение мальчишек, которые на примере лучших постигали науку быть мужчинами.

Вечерами у общинного костра главенствовали старейшие. Они учили молодых, как достойно прожить короткую человеческую жизнь, не запятнав себя позором, от которого не всегда избавляет даже смерть, поскольку богами дана людям неподкупная строгая память. Учили старики, как надо жить с соседями, ближними и дальними, соблюдая прежде всего уважение и гордость. Понимать это следовало так: будучи уважаем среди других, ты и всякого другого уважай, как самого себя; сознавая себя гордым, не повреди гордости и другого человека — она ему необходима точно так же, как тебе самому. Нет на свете ничего такого, что предназначалось бы только тебе одному. Появляясь на свет, каждый человек приобретает равное со всеми право на пищу и кров, на общество равных, на любовь, на продолжение рода…

Много простой и доброй мудрости содержалось в поучениях старцев, и она переходила затем все к новым и новым поколениям, и оттого жили здесь дружно, тихо; в труде и уважении к старшим растили детей общины.

Жили мирно и замкнуто. С внешним миром общались мало и редко, разве что приведет какой-нибудь лихой парень приглянувшуюся девушку из дальнего селения или вдруг вернется давно пропавший, заблудившийся в лесах человек и принесет с собой удивительные рассказы о жизни в других краях. Когда случалось такое, к вечернему костру сходились стар и млад, и люди не замечали, как проходила ночь, как наставало время снова встречать Солнце.

Когда возле селения появился однажды незнакомый и непохожий на здешних людей мужчина, это тоже стало большим событием. Особенно близко он не подходил, но постепенно все-таки приближался, словно бы что-то высматривая. Женщины поглядывали на него с любопытством: уж не пришел ли он выбрать себе подругу? Замечая в нем непривычное, они посмеивались и шутя предлагали ему в подружки охромевшую немолодую женщину, что работала в обеденной хижине. Ну а мужчины пока что выжидали: он сам должен сказать, откуда пришел и зачем.

Наступил вечер. Посреди селения запылал костер. Пришелец подошел тогда совсем близко, показывая всем своим видом приниженность, и просьбу, и то, что ему холодно там одному.

— Эй ты! Можешь подойти, — разрешил ему старейший.

Пришелец не понимал языка этого племени, но понимал, как и все люди, язык жестов.

— Откуда ты пришел? — спросили его у костра, и старейший обвел рукой окоем.

Пришелец повертел своей дремучей, косматой головой, повернулся и сам вокруг себя, как бы отыскивая на горизонте нужный ответ, но так ничего и не нашел, не вспомнил или просто не понял.

— Как тебя зовут? — старец ткнул перстом в грудь гостя.

Тот подумал, тоже ткнул себя пальцем и сказал:

— Эй-Ты…

У костра посмеялись и нарекли его Эйтом. Затем накормили и стали учить самым необходимым своим словам: хлеб, возьми, дай, сделай, иди… Ночевать ему разрешили в крайней пустой хижине, где жили раньше двое молодых мужчин, погибших на охоте.

Утром из этой хижины вышли двое — сам Эйт и его женщина, тоже косматая, дремучая, с темным лукавым взглядом: она уже была беременна и выступала гордо. Их накормили обоих. А когда все стали расходиться по своим делам — кто в поле, кто на озеро, кто в лес, гостям дали еды на дорогу к показали на окоем: идите, мол, добрые люди, откуда пришли или куда направлялись.

Эйт замотал испуганно головой и обхватил свою шею пальцами, изображая удушение. Здешние люди не могли понять, что это означало, а Эйт пока что не знал их языка и не мог толком объясниться. Ясно было только одно: где-то вдалеке Эйту грозит смертельная опасность. Старейшие посовещались и разрешили ему остаться здесь вместе с женщиной.

Эйт и его женщина стали жить общей со всеми жизнью. Одну только странность стали замечать со временем люди общины: Эйт все время старался выделиться из ряда других. На работе он больше всех шумел и показывал старательность, что принималось многими за его желание сделать больше. На празднике старался всех перекричать и перепрыгать, чтобы показаться самым веселым и изобретательным. На вечерних поучительных беседах он не столько слушал старших, сколько старался поучать, хотя еще плохо говорил на языке этого племени. Потом еще было замечено такое непонятное поведение. Как-то Эйт принес с озера необычно большой улов, сложил его перед обеденной хижиной отдельно и сказал, чтобы остальные мужчины поступили так же: тогда, дескать, будет видно, кто принес больше и кто, стало быть, самый достойный здесь. Такого в общине еще не знали, да и не считался Эйт авторитетом, поэтому его почти никто не послушался. Но нашлись и такие, кто не захотел уступить пришельцу: на, смотри, сравнивай! У них тоже был отличный улов.

Оказалось все же, что улов Эйта был самым удачным.

И тогда он отобрал из своей кучки ту часть рыбы, которая была, по сравнению с уловом других, как бы лишней и унес ее к своей хижине, развесил там под застрехой сушить.

Однако вечером старейшие повелели Эйту принести рыбу обратно. Он стал что-то доказывать и объяснять, не уступая в словопрениях самим мудрецам, но его остановили:

— От тебя ждут не мудрости, но действия.

Он вынужден был умолкнуть и подчиниться. А когда принес рыбу к костру, старцы приказали ему тут же съесть ее.

— Я уже ел вместе со всеми и сыт, — сказал Эйт.

— А теперь ты съешь сверх того, что было вместе со всеми, — повелели старцы.

Как ни вертелся Эйт, пришлось ему, давясь и срыгивая, под общий смех и обидные понукания съесть всю эту рыбу сырой.

— А теперь иди под свою крышу и думай всю ночь до утра, — приказали старцы.

Больше таких выходок Эйт себе не позволял. Жизнь, общины продолжалась по ее установившимся законам, и долгое время не было слышно, чтобы кто-нибудь нарушал их. Лишь одно удивляло людей общины: дети Эйта, появлявшиеся на свет один за другим, проявляли такие же склонности, как их отец. Все, что им понравится, они старались утащить к себе во двор или в хижину. Держались маленькие эйты (так их стали называть в селении) особняком, своей отдельной кучкой, в общих детских играх не участвовали, делая вид, что у них игры интереснее, чем у всех остальных. Эту странность не могли объяснить даже старейшие, поскольку всю жизнь они проповедовали равенство, утверждали, что все люди рождаются одинаковыми и тянутся к другим людям, а тут все получалось не так… Приходилось только ждать, что будет дальше.