Иван Виноградов - Подробности жизни

Андрюшка читал в постели Гайдара, но, как только увидел отца, быстро спросил:

— Куда это мама побежала?

— Гулять, — ответил Виктор чуть раздраженно. — Или к соседке, — добавил поспокойнее.

— Ну чего вы там?

Конечно, сын все слышал и все понял.

— Бывает, — проговорил Виктор, чувствуя перед сыном неловкость.

— Какие-то вы…

— Ничего, ничего, Андрюшка, все будет в полном порядке.

— Надо вам было… из-за этих противных…

Да, сыну тоже было плоховато. «Отцы кислого поели, а у деток оскомина», — сказала бы тут Екатерина Гавриловна.

— Ты сходи за ней, — попросил Андрюшка.

— За кем? — не понял, отвлекшись, Виктор.

— За мамой, за кем же еще!

— Не могу я туда… Не хочу, понимаешь?

— Давай тогда я схожу.

— Она будет недовольна, что ты еще не спишь.

— Уснешь тут… — Это уж совсем по-взрослому, совсем по-бабушкиному.

Виктору захотелось сесть к сыну на постель, прижать его к себе, обнять, по голове погладить, но он побоялся, что парень может ненароком заплакать, и тогда им обоим придется туго. Поэтому он легонько ткнул сына кулаком в плечо и сказал:

— Спокойной ночи, Андрей Пенициллинович!

В другое время парень в ответ на такой жест вскочил бы на ноги, засучил кулачками: берегись отец! Но сегодня он был слишком серьезен для этого. Маму он любил, наверно, сильней, чем отца, хотя бы потому, что она больше проводила с ним времени, больше сидела у кроватки, когда он был Андреем Пенициллиновичем. Его мордашка и теперь приняла почти болезненное выражение. Может, он даже осуждал отца…

Виктор все же присел на краешек диван-кровати.

— Не волнуйся, не волнуйся, я же тебе сказал, что все будет о’кэй! — Он нарочно употребил это мальчишеское словечко. — Ты что, не веришь мне?

Андрюшка промолчал.

— Давай пока почитаем — каждый свое, а потом видно будет. Или, еще лучше, засыпай потихоньку… Ну как? Сходить мне за своей книгой или не надо?

— Не надо…

Виктор поднялся подчеркнуто спокойно, опять демонстрируя это желаемое состояние, пошел к себе в спальню. И на этот раз сумел прочитать несколько страниц вполне осознанно. Перенесся уже в знакомое древнее прошлое, в эпоху татарского ига. Увидел Русь тогдашнюю, горькую, несобранную, по которой от южных жарких степей до новгородских лесов рыщут враждебные конники на малорослых, но выносливых монгольских лошадках, жарко горят рубленые крепости, плетутся по дорогам молодые россиянки в белых льняных рубахах — в полон ли, на смерть ли? — и не знают, что для них было бы лучше — полон или смерть?.. Какой-то князюшка, не поладив со своим братцем единокровным, тащится в Орду на поклон — и тоже, в общем-то, не знает, вернется ли?.. Чья-то дочь отбивается от татарина — и ясно, что не отобьется… А где-то безоружные мужики на татар — с кольями!.. И опять все горит и стонет предсмертно… И опять схватка… бой… стоны…

«…Нет ни одного народа в мире, — читал Виктор, — который бы отличался таким послушанием и уважением к начальникам своим, как татары… Любят пить, но и в пьяном виде не бранятся и не дерутся… Татары сколько обходительны друг с другом, столько же раздражительны, гневливы с чужими, лживы, коварны, страшно жадны и скупы, свирепы: убить человека им ничего не стоит; наконец, очень неопрятны. Девушки и женщины ездят верхом, как мужчины, носят луки и стрелы; на женщинах лежат все хозяйственные заботы. Вообще, женщины пользовались уважением, щадить их по возможности было законом…»

«…По возможности было законом», — повторил про себя Виктор, стараясь запомнить эту фразу. Он даже оторвался от книги и посидел, глядя перед собой, все повторяя свой короткий урок. Потом выглянул в окно — не бродит ли там какая неприкаянная душа? Ведь если бы Тоня была у Таисии, ей пора бы вернуться домой — там ведь людям тоже спать надо. Значит, она шатается по улицам. А там, за окном, вдруг вырываются из сумрака времен скачущие всадники, подминая под себя все живое… горят в отдалении леса и крепости… бежит маленькая девочка от черных карателей в свои спасительные Лисьи ямы… и где-то совсем близко страшно взвизгивает тормозами автомобиль… Не одно, так другое…

Услышав знакомый малиновый голосок звонка, Виктор по-настоящему обрадовался: «Наконец-то!» Он пошел открывать хотя и неторопливо, замедленно, чтобы даже перед самим собой не проявлять суетливости или телячьих радостей, но уже вполне готов был встретить Тоню добрым примиряющим словом, от которого все сразу может измениться. У них так бывало не раз: перешагнет кто-то первым через самолюбие и обиду, скажет такое слово — и вот уже мир на всей земле!..

На лестничной площадке стоял худенький старичок.

— Прошу извинить за позднее вторжение, — начал он, — но я только сегодня вышел из больницы, и мне хотелось бы повидать Екатерину Гавриловну…

Виктор узнал старичка, но смотрел на него, как на представителя другого мира, может быть — потустороннего и не совсем реального.

— Может, она уже спит? — забеспокоился старичок. — Я, извините, как-то не подумал об этом.

— Проходите, пожалуйста… — Виктор не смог прямо на лестнице сказать старичку о матери.

— Если она спит… — полушепотом продолжал гость в прихожей и все смотрел на запертую дверь бабушкиной комнаты, как видно, знакомую ему. Он был аккуратно и чистенько одет, выбрит, в белой свежей сорочке, излишне просторной в воротнике, и с темным галстуком, то есть вполне соответствовал тому облику инженера, который жил в представлениях Екатерины Гавриловны, а может, и навеян был как раз этим вот человеком…

— Там спит теперь наш сын, — сказал Виктор, отвечая на взгляд гостя. — А Екатерину Гавриловну нам уже не разбудить.

— Простите, не понял? — насторожился старичок.

— Она умерла.

Старичок начал мелко кивать головой.

— Так-так… — Он все смотрел на дверь, надеясь, что из нее все-таки выйдет та, к которой он так долго шел. — Давно ли это случилось?

Виктор сказал.

— А я вот лечился от всяких недугов и дурных привычек, — проговорил он, не то осуждая себя, не то сожалея. И опять мелко покивал головой.

Он начал прощаться, еще раз извинившись за позднее вторжение, и прибавил:

— Не осудите, если я не буду говорить тех слов, которые обычно говорятся. Весьма запоздал.

— Может, вы отдохнете немного, — предложил Виктор. Его охватила жалость, и какое-то почти родственное чувство пробилось из неведомых тайных глубин души, когда он представил себе этого грустного человека одиноко бредущим по ночной улице. — Или давайте я провожу вас на транспорт. — Этой мысли Виктор даже обрадовался: провожая гостя, он мог бы встретить Тоню.

— Нет, нет, не беспокойтесь, — отказался гость довольно решительно. — Я живу теперь недалеко — получил маленькую комнатку. Живу один, так что никого не обеспокою своим ночным приходом…