Иван Виноградов - Подробности жизни

Много было свидетелей. Среди них не оказалось Зарницы — ее никто не назвал. В тот день, как рассказывала Виктору Тоня, «женщина в очках» выскочила почти сразу вслед за ним — вспомнила об оставленных без присмотра детях. Тоня и Таисия не знали ее и им было совсем не до того, чтобы кого-то там впутывать — дай бог самим выпутаться. Юлия Борисовна, естественно, не выдавала ее — не хотела удлинять «веревочку».

Когда в материалах следствия промелькнуло упоминание о «левом» мехе выдры и норки, Виктор подумал, что в этом деле мог быть замешан и еще один его знакомый. Правда, Юлия Борисовна показала хитро — дескать, приобретала шкурки у незнакомых охотников и назвать никого не может. Первый раз случайно напала на них около рынка, а в дальнейшем они вызывали ее по телефону в условленное место и там вручали товар, получали деньги… Не было у Виктора никаких прямых доказательств, но почему-то так и думалось: Димаков!.. Вообще, создавалось впечатление, что на скамью подсудимых попали далеко не все участники этой группы подпольного бизнеса, может быть даже не все главные, не говоря уж о мелкой сошке. Потому так спокойно и уверенно держатся те, что попались. Есть у них какая-то надежда…

Вот слово предоставлено бывшему директору универмага. Мужчина средних лет и, что называется, в расцвете творческих сил; по внешности — кандидат наук, только слегка располневший от сладкой еды и выпивок. Сразу чувствуется, что умеет и любит выступать, и слова у него не числятся в дефиците. Он поднялся за барьером, как если бы вышел на трибуну на каком-то представительном служебном совещании, обвел взглядом зал, поправил очки на чуть вспотевшем носу и начал, обращаясь к суду, как к президиуму:

— Граждане судьи! О степени своей личной причастности к этому делу я уже говорил и могу повторить…

«Оказывается, во всем есть своя степень, — подумал тут Виктор. — Степень причастности, степень вины… степень правды».

— …Я уже говорил и могу повторить, что считаю себя виновным только в служебных послаблениях, в том, что смотрел на некоторые нарушения правил торговли сквозь пальцы — можно сказать, попустительствовал, и за это готов нести ответственность. Должен далее сказать в интересах объективности, что, пока у нас будет чего-то недоставать, пока не схлынет этот потребительский взрыв и так называемая «шмоткомания», неизбежно будет иметь место и перепродажа дефицитов по более высоким, естественно, ценам. Таковы законы торговли и моды. Что же тут делать? — Бывший директор, похоже, и в самом деле почувствовал себя на деловом совещании. — Недавно я был в ГДР, изучал опыт, и могу поделиться таким наблюдением. У наших друзей созданы специальные магазины — «эксвизиты», по-нашему — коммерческие, в которых всегда можно купить самые модные, самые современные и самые редкие товары — одежду, включая дубленки (мягкая улыбка), обувь, галантерею и прочее, но вдвое и втрое дороже! Я считаю это разумным. Хочешь быть ультрамодным — плати. И никаких очередей, ажиотажа, никакие не нужны посредники или, как вы здесь говорите, спекулянты, а весь доход — государству, на покрытие затрат в других областях и сферах.

«Демагог и лицемер, но в чем-то, может быть, и прав, — невольно усмехнулся Виктор. — И прекрасно понимает это, стервец!»

— Мне был задан на суде вопрос, — продолжал «стервец», — насчет того, не создаем ли мы, торговые работники, искусственного дефицита, то есть не придерживаем ли товары повышенного спроса на базах и складах, чтобы потом реализовать их с выгодой для себя? Как вы помните, я отверг такое огульное обвинение и отвергаю его снова. Я хочу только добавить сегодня, по зрелом размышлении, что сама система, при которой мы особенно широко торгуем дефицитами в последние дни месяца, перед подведением итогов, создает возможности для некоторых манипуляций. Поймите меня правильно: я рассуждаю здесь сугубо теоретически, рассматривая лишь принципиальную возможность. И если такая возможность объективно существует, это становится еще одним доводом в пользу… создания специализированных коммерческих магазинов. Тогда нам, кстати, не потребуется распылять дефициты по сотням магазинов, а можно будет сконцентрировать их в образцовых универмагах, где необходимо создать и образцовое обслуживание. Некоторые говорят, что при этом лучшие товары будут доставаться приезжим и вообще денежным людям, но ведь пока существуют деньги, будут и более богатые и средне обеспеченные слои населения…

— То есть опять все для тебя? — выкрикнул кто-то из зала.

Судья навел порядок и предложил обвиняемому держаться ближе к существу дела.

— Понимаю, гражданин судья, и вполне согласен с вами — я увлекся, — охотно согласился и повинился бывший директор. — Здесь, конечно, не кустовое совещание торговых работников, не обмен опытом работы. Но я не уверен, что мне в ближайшее время представится случай выступить, скажем, в управлении торговли или на коллегии министерства (снова мягкая улыбка). Поэтому я просил бы зафиксировать мои соображения — я могу передать их суду в письменном виде — и в порядке частного определения или каким-то другим способом отправить их в соответствующие инстанции…

По залу прошел шумок — то ли одобрительный, то ли осуждающий. Опытный оратор сразу уловил изменение ситуации. Посмотрев в зал, он принял грустно-благородное выражение и произнес, как видно, заранее продуманную и отрепетированную фразу «под занавес»:

— Советский человек и оказавшись на скамье подсудимых остается советским, и ему не безразличны интересы того дела, которому он служил.

— Вот это так спекуляция! — послышался из зала уже знакомый голос несдержанного человека.

— Ну и дает мужик! — подхватил другой.

А Виктор подумал: «Просто удивительно, как такой ловкий попал на скамью подсудимых. Видимо, где-то слишком понадеялся на себя».

Как всегда в суде, Виктору и здесь хотелось проникнуть в характер подсудимого, чтобы как-то объяснить, понять его действия и поступки. И снова удивляла прежде всего недальновидность. Ведь все они знали, чувствовали, что могут провалиться. Каждый по-своему даже готовился к такому финалу: держали по нескольку сберкнижек на предъявителя, устраивали дома тайники, автомобили и дачи записывали на жен и детей. Но все равно не останавливались в своей алчности. В чем же тут дело? Видят, что вязнут, что трясина затягивает, — и не пытаются выбраться. Наверно, что-то искажается в самом мышлении. Пропадает ощущение реальности. Темнеет в глазах от жадности. Утрачивается даже чувство самосохранения. Остается и действует одна неутолимая страсть: как можно больше — и за счет других! Точь-в-точь как у известных мировых акул, которые тоже ведь начинали когда-то (сами или их предки) с первой тысячи, с первого миллиона. Начинали — и не могли, и не могут остановиться. Извечный вопрос — сколько человеку надо? — для них не существовал и не существует поныне. Им надо все. Весь мир. Все ценности и вся власть мира. И если остальные люди, если сама планета наотрез откажутся давать им прибыль, прибыль, прибыль, у них, пожалуй, не дрогнет рука нажать роковую кнопку, хотя бы и самим пришлось сгореть в том же пламени…