Иван Виноградов - Подробности жизни

Конечно, наши доморощенные «капиталисты» о мировом господстве не помышляли, свое превосходство над прочими людьми не афишировали, они действовали (и где-то еще действуют) в тишине, исподтишка даже, но психология их совершенно родственна психологии мировых акул: как можно больше нахапать — и за чужой счет! Хватай и не насыщайся!

Враги, враги они без всяких сомнений, враги опасные и злобные! Попробуй-ка дай им волю…

Но как им все-таки хочется выглядеть перед судом и перед публикой порядочными, благородными людьми! Как пыжатся!.. Вот тебе, Геннадий Димаков, еще одно доказательство, что добро престижнее зла даже у таких вот лиц! А ты словоблудил насчет этого…

— Я не признавала и не могу признать себя виновной… — Это говорит уже Юлия Борисовна. — Не могу признать потому, что никого не убила, не ограбила, не обманула, то есть никому не причинила никакого вреда — ни людям, ни организациям. Если мне перепадали какие-то деньги, так я получала их не даром. Я работала каждый день как проклятая и приносила людям тепло и радость. Вот здесь выступали женщины-свидетельницы — разве они осудили меня? Нет! Они и сейчас довольны, что сидят сегодня хорошо одетые, и я тоже любуюсь ими отсюда, со своего не очень почетного места, — Юлия Борисовна прослезилась, достала платок и вытерла глаза. — Для нас, женщин, все это знают, очень важно одеться не хуже других, то есть получше других. Женская слабость…

По дороге домой одна только Таисия держалась бодро, не поддавалась унынию.

— Надо радоваться, что все кончилось, и мы возвращаемся в родные стены, — говорила она, смеясь. — А для нас с тобой, Тоня, это просто счастье, что Юлька за решетку села. Она бы нас по миру пустила, заковала в кандалы под проценты. Меня муж тряпичной рабыней называет, а мы могли стать и настоящими рабынями Юлии Цезаревны. Так что все хорошо, и жизнь хороша.

— Но позор-то какой, Таисия Агаповна! — словно бы пожаловалась Тоня.

— Зато наука хорошая, — продолжала Таисия в каком-то веселом самокритичном экстазе. — Надо хотя бы вот так прививать нам, дурам, культуру потребления. Не жадничайте, не хватайте… А то мы прямо алкоголичками стали… Ты-то еще прижимистая.

— Да у нас и денег-то… — проговорила Тоня.

— Ну-ну! У меня тоже не миллионы, и у меня не было Екатерины Гавриловны, которая умела попридержать и денежку, и покупательницу, — продолжала Таисия. — Я, грешница, думала, что это у нее от скупости, а тут и мудрость была. И вкус даже. Купил, обрадовался — носи! Не складывай в сундуки. Носи, пока модно, пока в охотку. Сундуков в современном доме быть не должно. В шкафах должно быть просторно, чисто, душисто.

— Ой, как верно вы говорите! — согласилась и Тоня.

— Прямо даже не узнать сегодня наших женщин, — заметил Виктор.

— Пришлось поразмышлять, — улыбнулась Таисия. — И мужа своего неглупого послушать. Мужиков наших дорогих тоже надо иногда слушать…

Хорошо, умно говорила в этот раз Таисия Агаповна — прямо бери карандаш и записывай. Казалось, она уже готова провозгласить новую моду: воздержанность в потреблении. Провозгласить — и следовать ей. Да здравствует элегантная скромность! Всякое накопительство — пережиток и дикость. Коллективный психоз…

— А этих паразитов, которые за наш счет покупают себе автомобили и бриллианты, скупают во всем городе серебро и хрусталь, надо сажать и сажать! И не на пять-шесть лет, а на всю оставшуюся жизнь, как поется в одной песенке. Ишь, разгулялись как!.. Чтобы я теперь переплатила кому хотя бы десятку — да пусть у меня руки отсохнут. Голая буду ходить, но спекулянтам не дам на себе зарабатывать. Дурочку нашли!.. Они, видишь ли ты, в Крым на выходные дни летают, а мы их финансируй…

В самом деле, слушай и записывай. И только одно смущало здесь Виктора: быстрота перемен, происшедших в сознании этой женщины.

— Весь вопрос в том, — сказал он, выбрав момент, — надолго ли вам хватит этого урока.

— Если на работу сообщат, так надолго, — с улыбкой ответила Таисия. — Мне придется тогда стенографировать не международные конференции, а заседания домовых комитетов и симпозиумы водопроводчиков, ну а Тонечку переведут на низшую должность.

Дома Тоня позвала Виктора в кухню (чтобы не слышал Андрюшка) и со слезами на глазах, взглядывая на него как-то незнакомо, отчужденно, стала выговаривать:

— Ну вот подумай еще раз: чего ты добился? Чего?

— А ты считаешь, что они так и должны были жить?

— Какое тебе дело, как они живут? Ты лучше подумай, как нам теперь жить, — продолжала она сердито. — Витаешь где-то в облаках, а сам для себя ни одной приличной вещи не достал — то Екатерина Гавриловна покупала, то я… Молчал бы уж!.. А женщины — везде женщины. Даже там, где они работают, всегда что-нибудь продается и покупается. Прямо на работу приносят зонтики, туфли, кофты.

— Откуда ты знаешь это?

— Я жизнь знаю.

— Не зарывайся особенно-то.

— Да что не зарывайся! Я сама носила зонтики… от Юлии… нашим сестричкам…

Тут Тоня уже по-настоящему расплакалась, но ей еще и высказаться надо, было, и она продолжала, всхлипывая и сморкаясь:

— Вот выяснится — и меня могут посадить… Тогда и полюбуешься!.. Порадуешься, как собственную жену на позор выставил.

— Что же ты молчала до сих пор, пряталась от меня?

— С тобой поделишься!

— Поделилась же, нашла время.

Тоня посмотрела в его глаза, тоже в этот момент недобрые, и вдруг высказала:

— Не любишь ты нас — ни меня, ни сына.

— Логично, ничего не скажешь!

— А что — нет? Если бы ты побольше со мной… может, я никуда и не ходила бы, и судов не знала.

— Ну и демагог же ты! — Виктор тоже начал разглядывать ее, как бы не узнавая. — Я считал, что хорошо знаю тебя, а теперь вижу, что ошибался.

— Ты все время про себя думаешь, что ошибся во мне. Тебе другую хотелось бы.

— Да откуда ты знаешь, что я думаю, черт возьми!

— Женщины все знают.

— Какие?

— А я что, не женщина?

— Ты просто дура!

Тоня пустилась в новые слезы, а Виктор повернулся и ушел в бабушкину комнату, где в нескучном одиночестве сидел перед телевизором Андрюшка. Виктор вплотную пододвинул свой стул к сыну и положил руку на худенькое ребячье плечо.

— Обожди, пап! — недовольно отстранился сын. — Смотри, смотри, как они!

На экране мелькала и шумела та особая нематериальная жизнь, которая все больше забирает власть над людьми, силой вламывается в наши дома, семьи, души. Кипят и там свои, придуманные страсти или тянется занудливая тягомотина, разыгрываются ссоры, звучат то музыка, то стрельба, возникают красивые пейзажи и лица, показывается вот прямо тут как на ладони, жизнь птиц и муравьев и всяких других существ, ведут свои открытые разговоры ученые и политики, без устали поют певицы и певички, а потом истерически визжат тормоза автомобилей… Вот и сейчас по горной извилистой дороге несутся друг за другом, будто привязанные, две прекрасные легковые машины: кто-то удирает, кто-то догоняет. Погоню показывают то вблизи, в упор, то с вертолета, и тогда сверху открывается такой радостный вид на горы и привольную долину внизу, что больше ничего и не хотелось бы, как перенестись туда, постоять где-нибудь над кручей, полюбоваться тамошней красотой, свободным парением орла и самому побыть хоть недолго орлом… Но вот там уже доездились. Первый летит, не спеша переворачиваясь, ударяясь о скалы и отскакивая от них, в глубокую красивую пропасть, на дне которой голубеет небесный ручеек, а второй, так ловко столкнувший с дороги первого, налетает сам на грузовик…