Владимир Михайлов - В свой смертный час

— Да за что же? — спрашиваю я с сочувствием и недоверием.

— За дело, — убежденно говорит Карасев. — Лопоухих учить надо. Тут рот не разевай. Смотри лучше, с кем дело имеешь. Дружок меня заложил. Дружок детства. Вот как! Привез я с фронта пушку: маузер трофейный. Ух какая машина была! Деревянная кобура. Насадишь на нее пистолет — получается как приклад у винтовки. Пацан же я был еще: не устоял. Привез домой перед ребятами похвастать. Ну тут у меня так жизнь закрутилась, что не до того стало: положил я пушку эту к матери в сундук, на самое дно, и забыл про нее. Только раз встречаю дружка своего, Вальку Линькова. Он тогда в Челябинске жил, а тут к матери приехал. Сколько лет не виделись. Приняли с ним с прицепом, разговоры ведем. Он мне и гагачит: «Слыхал, у тебя пушка имеется. Продай мне». — «Зачем тебе?» — «Я же шофер, говорит. На своей тачке по всему Уралу приходится ездить. Такая вещь в ночном рейсе мне очень даже может потребоваться». — «На оружие, говорю, разрешение иметь надо». — «А у тебя, гагачит, разрешение, что ли, имеется?» — «Разрешения, отвечаю, нету. Только ведь ты ее в дело хочешь пустить. А у меня она без пользы, втихую лежит». — «Вот и продай мне — раз без пользы». Ну, думаю, друг же просит. Как не отдать? А с нами еще дружок мой был, Сашка. Он все помалкивал, а тут влезает: «У нас, говорит, пушка эта далеко закопана. Ты, Валька, приходи ко мне завтра утречком к десяти — мы ее к этому часу доставим. Башлы гляди не забудь». А как Валька ушел — Сашка на меня: «Ну ты лопух! Не знаешь? Валька по пьянке водительских прав лишился. Вот и хочет перед милицией выслужиться. Думает, дуролом, что ему за это права раньше вернут. Заложит он тебя для такого дела…» — «Ты что, говорю? Чтобы Валька? Дружок же наш. Мы же вместе…» А Сашка не слушает — тактику составляет. Значит, чтобы я к нему — а он с матерью в своем домике жил без соседей, — чтобы я к нему к восьми ноль-ноль пистолет принес. А он, мол, все устроит, с гарантией. «Ну до чего мы дошли, — говорю ему. — Даже ты уже скурвился: другу не можешь верить». Он меня послал и велел исполнять его тактический план. Прихожу к нему в восемь ноль-ноль. Мать уже на работе. Он у меня маузер берет, куда-то смывается. Вернулся пустой и говорит: «Где я пушку заховал, тебе, лопуху, знать не требуется. Ежели Валька будет по-честному — отдадим пушку, а ежели заложить тебя хочет — они ее с собаками не найдут». В десять Валька приперся. Предъявляет деньги из кармана. «Порядок, — Сашка говорит. — Подождать теперь надо: товар один малый скоро принесет». Ждем. Я на Вальку смотреть не могу: совестно. Однако молчу: Сашку продавать тоже никак нельзя. Посидели, потом Сашка нас в магазин ведет, мол, мать хлеба купить велела. Это он вроде разведку решил сделать. Тоже, видать, на фронте кое-чему обучился. Туда-назад прошли: вроде на улице чисто. А Сашка все никак не верит. Опять у него сидим. Ждем. Как будто ждем, когда маузер принесут. Тут уж я озлился: «Кончай, — говорю Сашке. — Здесь все свои в доску. Пошли». Без охоты он встал. Идем к двери. А они как подгадали: стучат в дверь. Три агента в штатском, с пистолетами в руках. Ошманали нас по-быстрому и назад в комнату. Глянул я на Вальку: он вроде со страху в штаны наложил. Думаю: неужто он дурочку ломает? Два агента с нами сидят, чтобы мы меж собой не гагачили, а старшой их, как сейчас помню, оперуполномоченный Скрипка, по одному в кухню нас на допрос водит. Первым Вальку берет. За ним Сашку. Потом меня. И врезает мне меж рог: «Нам, мол, все известно. Поэтому говори: кто должен твой пистолет принести сюда? Когда? В какое время?» Ну тут все ясно: Валька! Ах, думаю, Валька, друг мой ситный. Дурак я, дурак. Насколько Сашка поумней меня оказался.

Карасев поднимается с места и идет медленно к окну. Как будто воздухом подышать хочет. Я подхожу к нему, и мы молча вдыхаем нежный пьянящий аромат липового цветения, смотрим на пустынную тихую улицу.

— Нашли они маузер? — прерываю я наконец молчание.

— По-Сашкиному все вышло, — с восхищенной улыбкой говорит Виктор. — Обдурил он всех по кривой. Закинул Вальке, что маузер принести на дом должны, а тот на этот путь Скрипку навел. Так они даже и не шманали помещение. Все ждали, пока кто-то маузер им в ручки принесет. А Сашка веселый такой, довольный, смеется: «Ждите, ждите, говорит. Проедайте казенные харчи зазря. Нету ведь у нас никакой пушки. Шутка это была промеж друзей. Хотели мы над Валькой посмеяться, на бутылку его выставить…» Часа два еще прождали они, потом, видать, засомневался Скрипка, и поволокли они нас в отделение.

— Как же, в таком случае, вы в тюрьму попали? — удивляюсь я.

— Дурак — он дураком и помрет, — с убеждением говорит Виктор. — Его за раз не переделаешь. Валькиного финта мне мало было. Сразу и на другой финт я купился. Сашку и Вальку этот опер Скрипка быстро отпустил, а меня в КПЗ отправил, чтоб я там дозрел маленько. Потом вызывает к себе. А мужик он, видать, дошлый, опытный — таких лопухов, как я, много перевидал. Сразу правильную наживку закидывает. «Ты, мол, парень свой, правильный, фронтовик, рабочий класс. Мы к тебе ничего не имеем. Если у тебя пистолет в руках — это нас не беспокоит. А если он во вражьи руки попадет? Тогда как? К шпиону? К диверсанту? Или к бандиту? Чтобы они из твоей пушки советских людей убивали — это мы никак допустить не можем». Правильно, думаю, мужик толкует. Я же такое дело как-то не учел. Вон Вальке пушку продавал, а он и сам сволочь, и другому кому мог мой маузер сбагрить… А Скрипка дальше накручивает: «Мы же понимаем — привез фронтовик с войны пистолет по-мальчишески. Проступок, конечно. Но не такой уж социально опасный. Ты же наш человек. Сдай сейчас свою игрушку, мы оформим как добровольную сдачу оружия. И все. Гуляй с чистой совестью…» Ну я и раскололся, как лопух. Пишу Сашке записку: «Пушку отдай». Хорошо еще, что Сашка — башка. Предвидел мою глупость. Он к этому моменту уже кобуру деревянную топором разбил и щепки сжег, а у маузера боек вынул и забросил подальше. Выходит — пистолет сломатый, неисправное оружие, стрелять из него невозможно. Но они, конечно, все равно дело мне пришили, и суд припаял мне год. Правильно Скрипка меня, дурака, уму-разуму научил.

— И отсидел год? — спрашиваю я.

— До звонка. Понял теперь, почему я не могу про Борьку рассказывать? Ведь он такой же лопух был. Говорю тебе: потерял я, понимаешь, ориентировку. Может, жить как Валька надо? А не как мы с Борькой жили?

Я смотрю на него внимательно, вижу, каким жестким, испытующим взглядом он на меня смотрит, и говорю ему с улыбкой:

— Ты, Виктор, по-моему никакой ориентировки не потерял. И мнения своего твердого не изменил. Не пойму только, зачем ты со мной дурочку ломаешь…

Он, помолчав, нехотя и без всякого смущения ухмыляется.