Николай Камбулов - Тринадцать осколков

— А кто из вас поет? — интересуется подполковник.

— Мухин, — отвечает Сомов и обращается к Алексею: — Спой, Леша. — Лейтенант кладет на его плечо руку. Вижу на руке лейтенанта, выше кисти, синий шов недавно зарубцевавшейся раны.

Грудь Мухина поднимается, и с его почти детских, обветренных губ начинает литься ровная песня. Вначале тихо, потом все громче и громче. Щеки Алексея вспыхивают нежным румянцем. У Мухина приятный, звонкий и чистый тенор.

Мухин обрывает песню. Несколько минут в землянке стоит тишина. Шатров застегивает шинель, говорит:

— Да-а, подходяще спето!.. Хорошие люди у тебя, Сомов.

— Леша, спой «Варяга», — вдруг просит Иван.

— Хватит, товарищи, отдыхайте, — распоряжается Шатров и уходит вместе с Сомовым.

А мы никак не можем освободиться от мыслей, навеянных песней. Все куда-то исчезает. Передо мной степь… Далеко, где чистое небо сливается с землей, идут тракторы. Тянется широкая лента пашни. Зябь мягкая, пушистая, как сдоба, — так и хочется потрогать ее, взять в горсть, растереть на ладони и вдыхать сыроватый, отдающий перегноем запах. Прошли теплые осенние дожди. Степь бурно зеленеет. Ожил мятлик, покрываясь свежим зеленым ворсом. Ярко краснеют морозоустойчивые солянки. Придет первый мороз и своей неумолимой рукой оторвет их от земли и бросит на потеху ветру, который соединит солянки в большие шары и погонит по степным просторам до первого оврага или зеленого заслона, где они найдут свой вечный покой.

Отчетливо выделяются курганы. Издали они кажутся сказочными великанами: вот-вот вздохнут, поднимутся и заговорят, повествуя о жарких битвах с врагами земли русской.

Люблю осеннее поле! С первыми ночными заморозками над степью пролетают птицы. Высоко в небе черными треугольниками плывут журавли. А воздух до того прозрачен, до того чист и целебен, что чувствуешь, как наливается и крепнет организм. Забываются все мелочи жизни, и перед тобой только она, богатая, необъятная, сильная и вечно молодая наша земля!

С шумом врывается Беленький:

— Товарищ командир взвода! Сомов приказал выходить и строиться — перед посадкой на корабли митинг будет.

— Одеться и проверить оружие! — командует Шапкин.

Осматриваем винтовки, гранатные сумки, противогазы. Захар предупреждает, чтобы у каждого в брючном кармане имелся медальон с адресом и фамилией. Медальон предназначен на случай гибели, чтобы потом можно было опознать и сообщить родственникам по указанному адресу. С легкого словца Чупрахина этот черный резервуарчик бойцы называют «пропуском в рай». Иван, отвинтив крышку медальона, с озабоченным видом набивает его табаком, старается засунуть туда пару спичек и кусочек терки. Проделав эту операцию, он подмигивает Егору:

— Соображать надо, в море идем.

Выходим на улицу. Вечереет. Грохот штормового моря заглушает наши голоса. Будто пьяные, пляшут на волнах сейнеры. Они кажутся маленькими, беспомощными, как спичечные коробки, брошенные в огромный водоворот. Войска выстраиваются большим четырехугольником вокруг стоящего посредине грузового автомобиля. На машину поднимаются командир дивизии, комиссар и Шатров, одетый в белый полушубок.

Митинг открывает комиссар дивизии. Голос у него простужен, хрипловат. Положив руку на кобуру маузера, он говорит о священной мести врагу, о том, что настал решительный час ударов по гитлеровским захватчикам, что Красная Армия развивает наступление под Москвой, освобожден Ростов, враг отступает на запад.

Стоим неподвижно. Глаза наполнены радостным блеском. Лица у всех строгие, руки сжимают оружие. «Наконец-то, наконец-то, — стучит сердце, — заговорила и наша сила…»

— Нам выпала честь первыми нанести удар по врагу здесь, на левом фланге великого фронта, в районе Керченского полуострова. Клянемся, что преодолеем все трудности и точно выполним приказ Родины! — поднимаясь на носках, рубит рукой воздух комиссар дивизии.

— Клянемся!

— Клянемся!

«Клянемся!» — вся земля вместе с нами произносит это слово, заглушая и стон ветра, и тяжелый шум волн.

— Согласно боевым расчетам, по кораблям! — приказывает командир дивизии.

Живой черный квадрат раскалывается. Сомов ведет нас к причалу. Высокая волна с рокотом бросается под ноги.

Темная ночь. Упругий, порывистый ветер силится сбросить нас с палубы. Сейнер то взлетает, то, срываясь с высоты, долго летит в пропасть. Кажется, не плывем, а болтаемся в воздухе, проделывая головокружительные петли.

«Бьются два мира, бьются насмерть, — про себя повторяю слова Шатрова, как-то услышанные от него на наблюдательном пункте. — Мы верим в нашу победу, потому что ведем справедливую, освободительную войну. Сегодня фашисты в экстазе от успехов, но завтра они рухнут…»

— О чем задумался? — спрашивает Егор, дыша мне в ухо.

— О победе.

— Ты что, адмирал? — вступает в разговор Чупрахин. — Вот удивительно: в такую маленькую головенку, а какая мыслища забрела! Слыхал, Кирилл, о чем речь идет?

Беленький, ухватившись за перила, стоит на коленях. Ему, как и некоторым другим, не до разговоров. Качка начисто опорожнила его желудок, и теперь он при очередном приступе тошноты только мычит, ухватившись за леера.

— Тяжело? — спрашивает у него Кувалдин.

— И-и-и, — пытается что-то сказать Беленький.

— Крепись, пройдет! — ободряет его Егор и подхватывает катящийся к борту белый ком. Это Шатров в сопровождении Сомова.

— Покачивает, — замечает подполковник и обращается к Егору: — Крепко стоите на ногах, на флоте служили?

— Москвич, поэтому и стоит так, — говорит Иван.

— Как она там, Москва-то? — поправляя на груди автомат, отзывается Егор. — Изменилась?..

Несколько дней назад Шатров летал в Москву. Зачем его туда вызывали, мы не знаем. Но Егору есть повод спросить о своем городе.

— А я и сам не знаю. Прилетел — и сразу в генштаб, потом, как говорится, без пересадки в обратный путь. Наши там крепко наступают. Здесь нам нужно поддержать москвичей. Как, поддержим? — обращается Шатров к Чупрахину.

— А как же! — охотно отвечает Иван. — Что у нас, винтовки с кривыми стволами? Не подкачаем.

Подполковника вызывают к рации. Борясь с качкой, он с трудом удерживается на ногах. Мухин вслед ему замечает:

— И зачем он рискует: мог бы и потом переправиться.

— Нет, Алексей, — возражает ему Кувалдин, — таким «потом» не к лицу. Он же разведчик, глаза и уши десанта.

Порывы ветра делаются резче. Волны кажутся белогривыми львами. Вот они, оскалив пасть, большими скачками несутся навстречу судну. Мгновение — и как щепку швыряет сейнер. Отряхиваемся от воды, жадно глотаем воздух и только успеваем раскрыть глаза, как с прежним ревом обрушивается на нас очередная волна.