Николай Камбулов - Тринадцать осколков

Словно молодая необъезженная лошадь, упрямится баржа, прикрепленная к корме сейнера длинным тросом. Она то встает на дыбы, то вдруг шарахается в сторону, зарываясь в кудлатые волны. Надрывно, жалобно стонет буксирный трос.

— Не выдержит, оборвется, — опасается Мухин, стоя у лееров.

— А ты думай: выдержит, — отзывается Кувалдин.

— Да ведь как треплет!

— Все одно… лопаться тросу нельзя.

На барже среди бойцов второго взвода находится Аннушка. Спрашиваю Кувалдина, где и когда познакомился он с Сергеенко. На мой вопрос Егор раздраженно кричит:

— Нашел время спрашивать!

— Смотрите!

— Трос лопнул!

Вместе с Егором инстинктивно подаемся вперед. Налетают очередные волны. Баржа, как подбитая птица, то исчезает, то вновь появляется на поверхности.

— Пронеси, — слышится чей-то голос.

— Я те спаникую! — кричит Чупрахин. — Пехота!

— Надо бы, товарищ лейтенант, помочь, — умоляет Кувалдин Сомова, подошедшего к нам.

— Разрешите, прыгну за тросом? — сбрасывая шинель, обращается к командиру роты Иван.

— Приготовиться к высадке! — не слушая Чупрахина, командует Сомов.

Навстречу из мрака выплывает берег. Лейтенант выхватывает из сумки ракетницу и дает сигнал для высадки.

Содрогается воздух. Это открыли огонь корабли, прикрывающие десант. С тяжелым, надсадным кряканьем рвутся снаряды, окантовывая желто-красным поясом выступ полуострова.

Метрах в ста левее освещенная заревом разрывов беспомощно раскачивается на волнах буксирная баржа.

Кричу Егору:

— Смотри, их гонит к берегу!

— Вижу!

Но в это время баржа, высоко поднятая на волнах, тяжело кренится на борт. И сразу вокруг нее, будто брошенная горсть семечек, заколыхались на воде черные точки бойцов.

Сейнер резко стопорит. По коленям хлещут волны. Справа и слева, вровень с нами, останавливаются другие корабли.

— За Родину! Вперед! Урр-а-а! — что есть силы кричит Сомов и скрывается за бортом.

— Урр-а-а! — подхватывает клич Чупрахин и прыгает вслед за лейтенантом.

— Вперед! — призывает Егор, борясь с отливными волнами, которые, ударяя в грудь, стремятся отбросить его назад.

В воде сталкиваюсь с лейтенантом Замковым. Он, чертыхаясь, кричит на артиллеристов, выкатывающих противотанковое орудие на берег. Замечаю Правдина. Он переправлялся с третьим взводом. У него в одной руке пистолет, в другой граната.

— Шапкин, бери правее! — командует политрук.

— Черт возьми, уперлись в отвесную кручу! — поглядывая по сторонам, сердито отзывается Захар.

Чупрахин прыгает в сторону, бежит вдоль обрыва:

— За мной, братва, здесь выход!

Устремляемся вслед за Иваном. Неожиданно на пути вырастает пулемет противника. Падаем между камней. Пули звонко секут скалы. Егор поворачивается к Шапкину:

— Надо убрать этого гада. Разрешите?

— Погоди…

— Что «погоди»! — возражает Чупрахин, ерзая на животе. — Пошли, Егорка, линия одна — вперед! — поднимается он.

Ползем к проходу. Одна-за другой рвутся гранаты. Карабкаясь по скалам, преодолевая кручи, наконец достигаем небольшого плато. Впереди, теряясь в утреннем тумане, виднеется населенный пункт. Оттуда бьют немецкие минометы. Мины падают почти рядом. Их разрывы похожи на тявканье молодых собак. Снова вижу политрука. У него на левом рукаве пятна крови.

— Кто здесь коммунисты? — громко спрашивает он залегших бойцов.

— Все мы сейчас коммунисты. Я коммунист, — быстро орудуя саперной лопатой, отвечает Кувалдин.

— А я комсомолец, матрос, — кричит Чупрахин, продолжая наблюдать за поселком.

К политруку, запыхавшись, подбегает Беленький:

— Товарищ политрук, командир роты тяжело ранен, не может встать.

— Приготовиться к атаке! — резко, будто кто разорвал крепкое полотно, раздается голос политрука. — Я командир, слушай мою команду!

Из-за скалы артиллеристы выкатывают орудие. Замков подбегает к Правдину.

— Сейчас поможем, — говорит он и тут же подает команду расчету: — Огонь!

— В атаку! — зовет Правдин и, согнувшись, бросается вперед. В правой руке он держит автомат и стреляет на ходу.

Догоняю политрука. Чувствую, что он задыхается. Рядом замечаю Кувалдина и Чупрахина. Стараюсь не отстать от них.

— Урра-а! — басовито кричит Кувалдин.

Десятки голосов подхватывают призывный клич. Кто-то, сраженный пулей, падает справа, слева, впереди… Но остановиться уже нельзя: до вражеской траншеи не более двадцати метров. Отчетливо видны перекошенные лица гитлеровцев.

— Урра-а!..

— Аа-аа-аа, — откликается на флангах.

— Аа-аа-аа, — напрягаю голос и перебрасываю свое тело через траншею.

Кто-то хватает меня за ногу. Падаю, повернувшись назад, вижу: бледный, с оскаленным ртом фашист. Пытаюсь вырваться. На помощь подбегает Мухин. Он бьет гитлеровца прикладом по голове.

Поле боя уже не оглашается сплошным гулом. «Ура» гремит лишь в местах, где немцы еще оказывают сопротивление.

— Не останавливаться! — предупреждает политрук. — Выходить на западную окраину поселка. — У Правдина черное лицо, раненая рука лежит на груди, подвязанная поясным ремнем. Без шинели, в ватной телогрейке, он кажется еще выше.

Залегаем у каменной ограды. Наступает затишье. Вдруг с крыши дома ударил автомат. Пытаемся определить направление огня. Шапкин приказывает мне узнать, кто это стреляет. Делаю несколько коротких бросков — и вдруг с крыши падает на мерзлую землю фашист.

— Ха-ха-ха, — кто-то хохочет вверху. — Не бойся, он обезвреженный.

Задираю голову: Чупрахин, улыбаясь, прилаживает к коньку крыши кусок кумача. Вражеская мина рвется за оградой.

— Ишь как злятся, цвет им не нравится.

Водрузив флаг, Иван спрыгивает на землю.

— Воюем! — говорит он. — Знамя-то развевается… Красное, наше, советское.

Из окошка подвала выглядывает стриженая головка мальчика.

— Дяденька, теперь можно? — спрашивает паренек Чупрахина.

— Теперь вылезай, — отвечает Иван и протягивает руку, помогая мальчишке выбраться из подвала. Мальчик по-взрослому докладывает Чупрахину:

— Геннадий Захарченко, разведчик из катакомб.

Иван тащит его за угол, в безопасное место, и рассказывает мне:

— Подполз к дому, вижу: из подвала смотрит на меня эдакая симпатичная рожица и серьезно предлагает мне свою помощь. Сиди, говорю, там, без тебя управлюсь. Ты как же сюда попал? — спрашивает Иван у Геннадия.

— Я из катакомб. Ночью ходил в село за картошкой, а когда возвращался, фашисты взорвали вход в каменоломни. Наши, конечно, там погибли. Пришлось обратно в село идти. Спрятался в подвале. Пять дней сидел… И тут вы пришли. Возьмите меня с собой. Я здесь все тропы знаю, умею стрелять из автомата. Возьмите, не пожалеете. У меня даже граната есть, — похвастал вдруг он и достал из кармана завернутую в тряпицу лимонку. — Настоящая, только нет запала.