Николай Камбулов - Тринадцать осколков

— Тебе что! — в ответ басит Егор. — Моряк, можно сказать, первый министр у водяного.

— Бери выше! — не моргнув, режет Чупрахин. — С детства привычный к холодной воде. Когда мне было двенадцать лет, один дружок посоветовал обливаться холодной водой. Говорит: «Ты, Ванька, хилый, полезай в колодец и закаляй организм». — «Как же туда полезу?» — спрашиваю. Отвечает: «Пара пустяков! Садись в ведро, я тебя спущу». Согласился, дурак. Дело было вечером. Опустил и кричит: «Ванька, поболтайся там маленько, я отнесу воды домой!» Понес и забыл про меня, подлец. Сижу, совсем окоченел. И кричать боюсь — отец выпорет. И сам выбраться не могу. «Ну, — думаю, — пропала моя организма!» К счастью, в это время у колодца остановились старик со старухой лошадей напоить. Опустили ведро. Я, конечно, сел в него и молча держусь за цепь, боюсь слово произнести: как бы дед с испугу вновь не окунул. Только начал приближаться к срубу, как прыгну — и уцепился за край сруба. Старик как заорет: «Свят, свят, свят! Водяной!» Старуха — в обморок. Кони рванули в сторону. Беда-а…

— И ты проснулся? — замечает кто-то.

— Это правда. Потом отец так закалил мне ремнем одно место, что месяц не мог сесть. Ел стоя.

Бойцы смеются. Чупрахин, довольный своим рассказом, хитровато улыбается, поглядывая по сторонам. В землянку заходят Шатров и Сомов.

— Весело живете! — говорит подполковник и обводит строгим взглядом, кажется, вот-вот с его уст слетит команда. Он строен, подтянут, будто собрался на парад и забежал что-то сообщить нам.

Иван уступает Шатрову место у печки:

— Погрейтесь, товарищ подполковник.

— Спасибо. Не замерз. Скажите, кто из вас в Крыму бывал?

Поднимается Шапкин:

— Я.

— Где и когда?

— В поселке Владиславка. Родился там, но жить почти не жил. Мальчонкой уехал оттуда в Ростовскую область.

— Это и у меня бабушка родилась в Багерово, — хихикает Чупрахин, держа в руках полено.

— Шутки неуместны! — поворачивается к нему Сомов. — А вы, товарищ Мухин, где жили? — спрашивает лейтенант Алексея.

— В Развильном, что под Сальском.

— Значит, никто из вас не жил на Керченском полуострове? — продолжает подполковник.

Он прикалывает к стенке газету, на которой красным карандашом аккуратно вычерчена карта полуострова.

— Смотрите сюда. Это, — говорит он, показывая карандашом на черные кружочки, — населенный пункт Мама-Русская, это мыс Зюк, мыс Тархан, мыс Хрони, это крепость Еникале, город Керчь и южнее населенный пункт Камыш-Бурун…

Рассказав о населенных пунктах, прибрежных высотках, подробно охарактеризовав место высадки дивизии, нашей роты, он заключает:

— Запомните, все это пригодится. — И, повернувшись к Сомову, спрашивает: — Водку сегодня получали?

— Получали. Но все берегут, чтобы в море погреться.

— А закусить у вас есть чем?

— Найдется! — отвечаем хором.

— Тогда будем веселиться, что же скучать.

На импровизированном столике вырастает гора консервных банок, хлеба, сухарей, появляются кружки, раскрытые фляги.

— А за что же, товарищ подполковник, выпьем? — спрашивает Шапкин.

— За нашу победу! — звенит Чупрахин. — Что тут спрашивать! Помнится мне один случай…

— Погоди трещать, — останавливает его Кувалдин.

— Нет, товарищи, за нашу победу мы выпьем потом. А сейчас — за знакомство! Ведь мы как следует не знаем друг друга, а знать нам надо: в бой идем, не на вечеринку. Выпьем и поговорим.

Выпиваем по сто граммов. Сомов закуривает:

— Зовут меня Сергеем, а по батюшке Маркелович. Мне двадцать пять лет, окончил Тамбовское пехотное училище. В боях был мало, но был. Родом я из Воронежа. Характер у меня жесткий, люблю дисциплину, воинский порядок. Но в этом я не виноват, так воспитали в училище. Предоставим слово, товарищ подполковник, командиру взвода Шапкину.

Захар поднимается, брови смыкаются в переносье, в глазах суровый блеск.

— Начну с хасанских боев, — будто рапортуя, говорит он. — Мы это, значит, на них в штыки, а японцы-то маленькие…

— Погоди, погоди, — останавливает его Шатров. — Родились вы где?

— В станице…

— Как в станице? Говорили же, в Крыму, во Владиславке.

— Правильно, во Владиславке. Жил я в станице…

Шатров смеется, смеемся и мы. Растерявшийся Шапкин сильнее хмурит брови и кое-как заканчивает рассказ, поглядывая в мою сторону, будто просит, чтобы я подтвердил.

— Он мой земляк, — наконец отзываюсь, чтобы успокоить Захара.

— А вы что скажете? — обращается Сомов к Чупрахину, рассматривающему пустую кружку.

— Маловато, товарищ лейтенант, еще бы по махонькой: градусов для красноречия не хватает. Но если нельзя, тогда я так, без красноречия, как могу… По рассказам моего дедушки, родился я в городе Каменске. Ну, первым делом назвали Иваном, в честь деда. Тут и революция совершилась. Опять же как было дело с моим крещением? Когда выздоровела мать — она после родов легла в больницу, — спросила отца: «Крестил?» — «Нет, — говорит, — теперь Советская власть, можно и без попа обойтись. Ванюшкой назвали». Вот вы смеетесь, а мне тогда было не до смеха, так как между родителями возникли настоящие военные действия.

— Остановить бы, опять его прорвало, — наклоняется ко мне Кувалдин.

— Пусть выскажется.

— Врет же он, — сокрушается Егор, потом смеется вместе со всеми.

— Мать говорит: «Нехристей в семье не должно быть. Это надругание над верой христианской», — воспользовавшись одобрительным взглядом Шатрова, продолжает Иван. — Отец стоит на своем: «Дура, — говорит, — что ты смыслишь в этой вере!» — «А то, — говорит мать, — что у нехристей не растут на голове волосья. Какой девке полюбится плешивый парень?» Дед потушил пожар. «Вот что, — говорит, — аники-воины, окрестим мы его дома, купим у горшечников трехведерный кувшин и с богом обряд совершим». Так как деда в семье считали человеком рассудительным, согласились. Купили огромный кувшин, наполнили водой. Дед вооружился какой-то книжкой, потом выяснилось, что это был учебник по арифметике, прочитал молитву. Ну, значит, бултых меня в эту посудину: расти Иваном. Так что я — дважды Иван. Это надо бы знать фашистам! — вдруг сурово восклицает Чупрахин.

— Узнают, — в тон ему отзывается Шапкин.

— А дальше моя биография неинтересная, — разводит руками Иван. — Кончил ФЗУ, служил на флоте, там и в комсомол приняли. До армии работал на транспорте, в ростовском депо. За хорошую работу премию получал. Был со мной такой интересный случай… Маленько к наркому на чай не попал. Приезжаю в Москву, а там в Наркомате выяснили, что нарком другого Чупрахина приглашал… Море люблю… Это вам, наверное, неинтересно, — опуская голову на грудь, тихо заключает Иван.

Рассказываем о себе часа полтора. Шатров слушает внимательно, кое-что записывает. На улице гудит ветер. Он гудит надрывно и тяжело, словно отчаялся все смести с лица земли.