Николай Камбулов - Тринадцать осколков

Рубенов раздавил ногой окурок, сказал:

— Заночую у вас, товарищ Кравцов. Дождусь «языка».

Через десять минут он уже спал, свернувшись калачиком на разостланной плащ-палатке. Об этом человеке Кравцов почти ничего не знал — только то, что капитан из особого отдела, да имя и отчество — Василий Алексеевич. Он приходил в полк как-то неожиданно, и не в штаб, а в какое-либо подразделение, и Кравцов узнавал о нем случайно, где-нибудь столкнувшись лицом к лицу, или со слов других. Андрей привык к этому, воспринимал появление Рубенова как само собой разумеющееся.

Подполковник сел к телефону: хотелось немедленно связаться с командиром боевого охранения и еще раз напомнить тому, чтобы как можно чаще докладывал о действиях разведчиков. Он позвонил и повторил то же, что и перед тем говорил. Он долго не клал трубку, думая, что бы еще сказать, что бы еще посоветовать. Но ничего нового в голову не приходило, и Кравцов понял, что сегодня ведет себя не так, как раньше. Дробязко, увидев, что командир молча сидит с зажатой в руке трубкой, громко вздохнул:

— Все будет в порядке. — Ординарец поставил на стол термос с чаем. За стеной в окопчике работал радист. Он пытался связаться с начальником штаба полка, находящимся в подразделениях второго эшелона.

Кравцов, отодвинув в сторону термос, крикнул:

— Не отвечает Бугров?

— Есть второй! — громко отозвался радист.

— Где он находится? — спросил Кравцов.

— Через два часа будет здесь.

— Хорошо. Передайте: жду.

Но ждать не стал. На передовом наблюдательном пункте находился его заместитель по строевой. Кравцов связался с ним по телефону, сказал, что сейчас прибудет туда.

Проснулся Рубенов. Взял термос, налил в алюминиевую кружку чаю, выпил жадно, одним дыхом.

— Уходишь, что ли? — буркнул он, словно нехотя.

— Да. — Кравцов надел телогрейку, приладил пояс с пистолетом и гранатами.

Рубенов закурил, с укоризной покачал головой:

— Ты же командир полка. А всюду сам…

Кравцов подумал: «Вот и не всюду. Идет преследование врага, командир обязан быть с передовым подразделением, чтобы самому видеть и непосредственно влиять на ход боя… Так-то, товарищ Рубенов».

— Надо подменить заместителя. У нас с ним сутки разбиты пополам. Пошли, Вася, — заторопился Кравцов.

За боевым охранением сразу начиналась узенькая полоска «ничейной» земли. «Ничейная» — это весьма условное название, обыкновенно она принадлежит тому, кто лучше изучит эту местность, изучит так, что может безошибочно ориентироваться на ней. Раньше всех так поступают разведчики. Еще намечаются пункты оборудования наблюдательных и командных пунктов, еще только по карте командиры прицеливаются, выбирая направление атак и контратак, а они, разведчики, всегда идущие впереди, уже сделали свое дело: ощупали цепкими взглядами каждый метр земли и уже знают, что и где у противника расположено на переднем крае, как лучше подойти к обнаруженному объекту и как возвратиться обратно…

Сукуренко ползла впереди, уступом за ней на вытянутую руку следовал Амин-заде, правее, метрах в двадцати, — Петя Мальцев с Рубахиным. Если бы вдруг исчезла темнота и местность озарилась солнцем, то можно было бы увидеть, как разведчики ползут прямо к воронке, а сама Сукуренко к окопу. Но до восхода солнца еще далеко. Изредка вспыхивают осветительные ракеты. Они не так уж опасны: разведчики одеты в маскхалаты, окрашенные под цвет местности, да и ракеты быстро гаснут. Важно другое — приблизиться к врагу бесшумно, мгновенно набросить на голову врага мешок и так же бесшумно уйти… Нарушишь тишину — кто-нибудь кашлянет или вскрикнет, — тогда… тогда вспыхнет жестокая, яростная схватка, схватка насмерть, и не все из разведчиков вернутся в полк, а может быть, и все лягут на рубеже, занятом врагом, лягут потому, что у разведчиков небольшой выбор. И наверное, поэтому к каждой такой операции люди готовятся с ювелирной точностью, предусматривая каждую мелочь…

На правом фланге, за сопкой, в километре, послышались частые пулеметные выстрелы. Это завязало ночной бой соседнее подразделение, завязало по просьбе Кравцова с целью отвлечь внимание гитлеровцев от местности, где работают разведчики.

Сукуренко шепнула Амин-заде:

— Мир, теперь замри на месте, следи за мной.

Он знал, что командир взвода будет брать «языка», но попросил:

— Ты маленький, я большой, разреши, приготовлю отлично.

Она зажала ему рот, и он понял: не разрешит.

— Лежи, позову.

Бруствер окопа вырос внезапно. Сукуренко плотнее прижалась к земле. Катившаяся по черному небосводу звезда вдруг остановилась и задрожала на месте, будто желая, прежде чем превратиться в мельчайшие искорки, увидеть, что же произойдет сию минуту между этими людьми, застывшими возле окопа и воронки, и теми, кто находится в убежищах. Но звезда оказалась менее терпеливой: она взорвалась, и ее огненные брызги тут же погасли.

Сукуренко поняла еще днем: с этими гитлеровцами что-то произошло: или они нахалы — ходят по переднему краю во весь рост, — или пьяные, обезумев от спиртного, не соображают, что делают. Она нацелилась на них цепко, прикидывая в уме, как бы со своими ребятами могла накрыть их ночью. И вот теперь они рядом. Ветер дышал со стороны окопа, доносил запах сырой земли, винных паров и еще какие-то запахи: то ли грязного белья, то ли человеческого пота. Голова гитлеровца долго не показывалась над бруствером. Со стороны воронки послышался короткий вздох, будто кто-то внезапно захлебнулся тугой струей воздуха. Она поняла, что это Петя Мальцев с Родионом Рубахиным угомонили своего «языка» и теперь очередь за ней…

Из окопа выглянул Лемке. Он увидел перед собой человека.

— Вилли, это ты? — спросил он каким-то мягким голосом, — Спускайся ко мне. — Он хотел сказать, что одному сидеть в окопе чертовски нехорошо, но не успел: его голова попала в мешок, кто-то мгновенно скрутил руки, затем веревка обвила раза три тело…

Все это было сделано так быстро, так ловко, что Лемке не успел даже сообразить, что попал в руки советских разведчиков. Только когда понесли, понял, что случилось с ним. Он лежал на чьем-то плече, свесив голову вперед. Он почувствовал под щекой что-то упругое и догадался: «Бабе попался в руки!» — и попробовал вырваться, но его безжалостно огрели по ягодицам, и он на время успокоился. Потом передали в другие руки. Плечи этого человека были шире, мощнее… Его несли куда-то вниз. Остановились. Лемке услышал шепот:

— Мир, сядь на него, я уточню, куда отошли ребята.

И теперь уже по голосу Лемке точно определил: «Баба» — и тоскливо застонал. Амин-заде срезал ножом верхнюю часть мешка. Глотнув свежего воздуха, Лемке увидел перед собой живую глыбу в маскхалате, определил по местности, что находится где-то на середине «ничейной» земли. Он подумал, что, если сейчас выстрелить, то Зибель услышит, придет на помощь, тогда в перестрелке все может случиться — или убьют, или подвернется случай удрать. Его пистолет находился в руках темной махины, сидящей на нем. Он вспомнил о маленьком револьвере во внутреннем кармане френча. Это был подарок отца, привезенный из Турции, и он с ним никогда не расставался, но как достать, когда руки крепко связаны веревкой?