Николай Камбулов - Тринадцать осколков

— Господин полковник, лейтенант Лемке находится у командующего.

— Кто его туда направил? — спросил фон Штейц и, отвернувшись от трубки, в сердцах бросил: — Идиот одноглазый! — И уже в трубку выкрикнул: — Это моя область работы! Послушай, Грабе, это ты умудрился послать Лемке к командующему? Ты?

Грабе ответил:

— Так точно, я, господин полковник.

— Почему?

— Я знаю, что генерал Енеке желал с ним поговорить.

— Откуда вы это знаете?

— Я все знаю, господин полковник.

— Послушайте, Грабе, не слишком ли вы много знаете? В госпитале я вам обещал устроить что-нибудь страшненькое, помните?

Грабе не сразу ответил.

— Помню, но я обязан все знать…

— Да кто вы такой?!

— Майор Грабе, штабной офицер, господин полковник. Майор Грабе из инвалидной команды, помните?

Фон Штейц бросил трубку и заскрежетал зубами:

— Этот инвалид как бы не оказался гиммлеровским молодчиком. — Фон Штейц ненавидел шпиков, считал их бездельниками, подсматривающими в замочную скважину, и злился всегда, когда чувствовал на себе посторонний взгляд незнакомого человека. Одноглазый Грабе, прибывший вместе с ним в Крым на должность штабного офицера, был для него загадкой: майор держался слишком независимо, вел себя всезнайкой и на редкость болтливым человеком, но болтовня инвалида всегда казалась фон Штейцу неестественной, наигранной, и это еще больше настораживало полковника.

«Слежка за мной, за офицером национал-социалистского воспитания? Чепуха!» — он громко рассмеялся и вновь позвонил в штаб. Ответил кто-то другой:

— Майор Грабе у генерала Енеке.

Фон Штейц тихонько опустил на рычаг трубку: «Неужели Енеке имеет свою агентуру?» — подумал он и взглянул на портрет Гитлера, висевший на стене возле письменного стола.

— Майн гот, — прошептал фон Штейц, — неужели ты не веришь нам, твоим верным офицерам? — Он испугался собственных слов и невольно оглянулся по сторонам. Бункер был пуст и нем. На тумбочке, стоявшей возле кровати Марты, лежала книга «Майн кампф», а на ней — металлическая коробочка, в которой хранились тринадцать осколков. Фон Штейц раскрыл коробку, высыпал на ладонь осколки. Он долго смотрел на них, пока не вспомнил, что в подвале каменного дома по его приказу заперты двести севастопольцев, отказавшихся рыть окопы на Сапун-горе. Его глаза сверкнули, и он крепко зажал осколки в руке, чуть поднял голову, и ему показалось, что Гитлер утвердительно качнул подбородком: «Действуйте!»

Он хотел было немедленно отправиться к месту заключения саботажников, уже сунул в карман коробочку с осколками, но спохватился, что ждет прихода Лемке. И все же он вышел из бункера, поднялся по ступенькам крутой лесенки. Перед ним лежал притихший и изуродованный окопами и воронками Севастополь. Каменный город почему-то показался фон Штейцу похожим на Сталинград. Полковника зазнобило. Чтобы отделаться от неприятного чувства воспоминания о волжских степях, фон Штейц начал оценивать местность с точки зрения устройства оборонительных сооружений. Сапун-гора, имеющая многоярусные линии железобетонных и бетонных укреплений, по его мнению, практически не может быть взята штурмом русских, даже если осада продлится годы. Прибрежные участки следует укрепить… Две тысячи бетонных колпаков, которые обещает поставить маршал Антонеску, и с моря сделают крепость неприступной. А уж души своих солдат и офицеров он, фон Штейц, сумеет зацементировать так, что ни одно пламя боя не сумеет их покоробить и расплавить…

Подъехала легковая машина. Из нее вышел майор Грабе. Он вяло выбросил руку вперед, хрипловатым голосом официально приветствовал фон Штейца. Грабе был высокий, стройный; если бы не черная кожаная повязка, прикрывающая выбитый глаз, он был бы красавцем. Это еще при первой встрече оценил фон Штейц, там, в команде выздоравливающих.

— Я доставил вам лейтенанта Лемке, — сказал Грабе, кивком головы показывая на машину. — Можете сделать из него национального героя. Он достоин этого, господин полковник. Я-то уж знаю.

«Опять: знаю», — досадливо подумал фон Штейц и, не глядя на вышедшего из автомобиля Лемке, пригласил Грабе в бункер. Уже в помещении он повернулся назад: перед ним стоял маленький, одетый в новенькое обмундирование лейтенант с круглыми глазами и очень большим носом, кончик которого был неестественно белый.

— Хайль Гитлер! — крикнул Лемке, и низкорослая фигурка лейтенанта превратилась в межевой столбик.

— Вы лейтенант Лемке? — спросил фон Штейц и сам удивился тому, что произнес это слишком громко, с излишней интонацией удивления. Но черт возьми, разве он предполагал, что среди немцев есть подобные недоростки. От разочарования фон Штейцу даже стало не по себе, и, чтобы как-то скрыть это чувство, он спросил: — А куда делся майор Грабе?

— Уехал, господин полковник.

— Уехал, — не то спросил, не то зафиксировал фон Штейц. «Какая вольность, ну погодите, Грабе, я вам-таки устрою страшненькое».

Однако перед ним стоял герой, и, несмотря на то что он ошибся во внешности Лемке, полковник вскоре почувствовал душевную приподнятость, начал с трепетным волнением расспрашивать лейтенанта, как удалось перехитрить русских разведчиков и вырваться из их рук.

— О-о, это хорошо! — воскликнул фон Штейц, когда Лемке закончил рассказ. — Вы заслужили большой награды. И вы получите ее, лейтенант Лемке. Если каждый наш солдат и офицер будет оказывать такое сопротивление врагу, армия фюрера завоюет весь мир. Слышите, Лемке, весь мир!

Да, он, Лемке, и сам понимает, что тяжелые неудачи на фронте — это всего-навсего временное явление, что скоро наступят ошеломляющие мир действия, те самые, которые подготовляет фюрер. Они последуют неизбежно, неотвратимо, ибо в противном случае зачем было начинать великий поход на восток. Лемке знал из письма отца, что у англичан появились сомнения, стоит ли Англии и дальше усердствовать на стороне России, когда советские войска вышли к границам европейских стран, не пора ли предпринять что-либо такое, что могло бы воспрепятствовать большевикам войти на территорию стран Восточной Европы, могущих быстро похоронить старые политические режимы. На мгновение Лемке овладел соблазн спросить фон Штейца, знает ли он об этом, но, вспомнив, что письма попали к нему не по почте, а через знакомого офицера, он подавил соблазн и довольно бодрым голосом сказал:

— Весь мир! Я верю в это, господин полковник.

Фон Штейц поинтересовался:

— Что же, эти русские разведчики физически сильные?

— Да. Их было семеро, и мне нелегко было справиться…

Фон Штейц поставил на стол коньяк.

— Пейте, лейтенант.

Они распили бутылку, потом еще одну, вспоминая летние наступления тысяча девятьсот сорок первого года. Лемке захмелел, в душе обострилась обида на девчонку, которая откусила ему нос. Он пощупал белую нашлепку, грубо выругался: