Амаяк Сирас - Арарат

В комнату вошла Нина в шубке из черной мерлушки и в такой же шапочке. Правда, кожа на лице Нины хранила следы суровой военной жизни, морозов, ветра и весеннего загара, но как раз это и нравилось Асканазу. Нина сняла рукавичку, и Асканаз медленно поднял протянутую ему руку и прижал к губам, затем помог Нине снять шубку. Нина подошла к зеркальному шкафу, чтобы поправить волосы. В темном платье фигура ее казалась особенно стройной; белизна шеи и рук подчеркивала загар чуть погрубевшего и обветренного лица. Нина, в свою очередь, внимательно взглянула на Асканаза, на его суровое и решительное лицо. Ей казалось, что теперь ей известна вся жизнь Асканаза — и там, на фронте, и в кругу родных и друзей.

— Через три дня после того, как вы выехали в Москву, в нашу часть прибыл из штаба армии какой-то генерал. Туг-то я и подумала: раз дивизия находится на положении «проходящей учебу в мирных условиях», почему мне не отпроситься в Москву? Хотелось очень ребенка повидать… И я очень, очень благодарна, Асканаз Аракелович, что вы навестили Димку. Оля была так тронута!

— Да не стоит об этом говорить. Садитесь же!

Они говорили стоя перед зеркалом. «Неужели это она карабкалась на столбы и срывала телеграфные провода?!» — промелькнуло у Асканаза. Он еще раз внимательно оглядел Нину, — да, никогда еще не казалась она ему такой привлекательной!

— Ну, садитесь же! — вновь предложил Асканаз.

— Нет, мы должны сейчас же идти.

— Куда это?

— Да к нам.

— Но, может быть… — Асканаз хотел сказать «в другой раз».

— Нет, нет, идем сейчас же! — настаивала Нина.

— Это что ж — приказ? Приказ выполняют без возражений, это нам известно.

— Там нас ждут Дима, Оля и… Сегодня ведь день рождения Димки.

— О, почему же вы мне сразу не сказали?

— И еще Григорий Дмитриевич…

— Как, Поленов?!

— Он самый.

Асканаз невольно сделал шаг назад и машинально включил радио.

— …слушайте салют… — послышался торжественный голос диктора.

Диктор сообщал об освобождении новых советских городов. Через несколько минут Москва должна была салютом ознаменовать эту радостную весть. И Асканазу, и Нине предстояло впервые увидеть салют Москвы, который до этого они представляли себе лишь мысленно. Нина согласилась на предложение Асканаза посмотреть салют с крыши гостиницы. Они оба быстро оделись и поднялись на крышу, откуда была видна вся Москва. Грохнули пушки, и в небо взметнулись снопы многоцветных огней. Все кругом осветилось. Толпы людей на площадях и улицах наблюдали за полетом ракет с восторгом, который, казалось, нисколько не уменьшался от того, что им далеко не в первый раз приходилось видеть салют. Дети, которых в этот час ничто не могло удержать дома, затаив дыхание, следили за полетом ракет, с ликованием указывая друг, другу на особенно высоко взлетевшую огненную гроздь или взвизгивая от смешанного со страхом восторга, когда какая-нибудь ракета, описав дугу, непотухшей звездой падала на землю. Нина сияющими глазами вглядывалась в очертания родного города и быстро говорила, не ожидая и не слушая ответа:

— Димка все говорит: «Не уходи больше, мамочка…» А потом гладит мне волосы, целует в щеки и просит: «Ну хорошо, еще одну ночь останься, и еще день, а потом уезжай!»

Потухли в небе последние огненные цветы на гибких стеблях. Нина и Асканаз вернулись в номер. Едва успели они войти в комнату, как вновь прозвучал телефонный звонок. Асканаз взял трубку и с улыбкой повернулся к Нине:

— Вас просят…

Нина схватила трубку.

— Да, да, Олечка, идем… Ну, конечно, любовались С крыши гостиницы вместе с Асканазом Аракеловичем… Ладно уж, скоро приедем… Что? Димка хочет говорить?.. Нет, нет, это, будет долго… Хорошо, сынок, хорошо, поцелуешь крепко, когда приеду…

Оля жила неподалеку от Арбата. Она занимала комнату во втором этаже большого дома. Следом за Ниной Асканаз шагал по длинному, слабо освещенному коридору. Прислушивавшийся к их шагам Димка распахнул дверь и кинулся на шею матери, чуть не сбив ее с ног. Посреди комнаты, около накрытого стола, стояла невысокая женщина в шелковом платье. Лицо ее, несмотря на улыбку, выглядело усталым и измученным. Это была Оля, старшая сестра Нины. Она работала плановиком на заводе; спешная работа часто вынуждала ее задерживаться на заводе и вечерами. Диму она сумела поместить в детский сад, откуда лишь в субботу вечером забирала его домой, чтобы снова отвести в понедельник утром. Но после приезда Нины сестры забрали ребенка домой.

Асканаз подошел к Оле и пожал ей руку со словами:

— Что ж вы не сказали мне о рождении Димы, Ольга Михайловна? Ну, поздравляю вас с днем рождения племянника и с приездом сестры!

— Да, эта неделя была очень радостной для меня, — улыбнулась Оля.

— Ну, а тебе, Григорий Дмитриевич, уж не знаю, что и сказать… Настоящий герой! — Асканаз пожал руку Поленову, стоявшему рядом с Олей, и потом крепко расцеловался с товарищем по оружию.

— Здравия желаю, товарищ генерал! — отступив на шаг, браво вытянулся Поленов.

Асканаз подхватил Диму на руки, поцеловал в обе щеки и поздравил с днем рождения. Бросив взгляд на стоявших рядом сестер он невольно обратил внимание на разительное сходство между ними. Нина и Оля были похожи друг на друга не только лицом, но и осанкой, движениями, манерой говорить. Единственная разница была в том, что военная жизнь сделала Нину более здоровой и выносливой; Оля выглядела хрупкой и малосильной рядом с нею, да и снежная белизна лица и рук ее резко отличалась от загара Нины.

— Ну, Дима, пьем за твое здоровье! — поднял бокал Асканаз. — Тебе уже исполнилось четыре года. Расти большой, большой…

— Чтобы мне тоже надеть погоны, да? — серьезно справился Дима.

— Обязательно! Итак, за твое здоровье!

Оля маленькими глотками отпивала вино из своего бокала, разглядывая Асканаза и Поленова. Нина то подкладывала гостям лакомые кусочки, то тихо разговаривала, лаская сидевшего рядом Димку, у которого вилка часто застревала на полдороге: ордена Асканаза и особенно Золотая Звезда Поленова поглощали все его внимание.

Асканаз предложил тост за здоровье сестер. Поленова словно смущало то, что и Нина и Оля почти не пьют, а Асканаз отказывается от водки. Сам Поленов каждый предложенный тост запивал водкой. Видно было, что его томит желание говорить.

— Значит, так… — начал он. — Когда мы в Сталинграде отправили фельдмаршала Паулюса с его тремястами тысячами к черту на кулички и оглянулись, вдруг видим — очутились мы в глубоком тылу. Вот так штука, думаем, ведь мир сразу опять широким стал! Несколько дней тому назад нельзя было и подумать высунуть нос из дома номер одиннадцать, так колошматили нас из тринадцатого номера, а теперь выстрой в одну линию хоть тысячу тринадцать домов — ни одного гитлеровца не найдешь. Даже как-то тоскливо стало на душе. Прошу начальство. «Двиньте-ка меня опять вперед!» А начальство: «Нет, говорят, сперва вас в человеческий вид приведем!»