Николай Круговых - Дорога в мужество

Сергей пригляделся и увидел несколько конных упряжек.

— Раненых везут.

Впереди подвод шагал пожилой сержант с рукой на перевязи и забинтованной головой. Он издали свернул к орудию:

— Нет ли покурить, ребята?

Мазуренко вышел ему навстречу. Спросил, кивнув на брички, в которых сидели ж лежали раненые:

— Сегодня?

— Только что. Сельцо тут держим, за лесом. Четыре атаки с утра отбили, а они все лезут. Спасибо за табачок. Прощевай, старшина. — Уже догнав подводы, сержант крикнул: — Танков у них — навалом. Прут, подлецы, без удержу.

— Кравцов! Наблюдайте за бугром. Повнимательней, — скомандовал Бондаревич.

— Есть, товарищ сержант, — с готовностью ответил Сергей.

Солнце перевалило за полдень. Бой за лесом, кажется, стал затихать: орудия смолкли, перестали стучать пулеметы. Горячая сонная тишина сковала землю. Безоблачное небо слепило голубизною, и не было в нем ни единой птицы. В нетронутых луговых цветах, где-то совсем близко, зудели шмели. С луга порою тянуло холодком, будто вон там, за кустами, таилось голубое озерцо с прогретой сверху и студеной донной водою. Бултыхнуться бы с берега и поскользить в незамутненной глубине, рассекая податливую влагу, а потом распластаться на траве и слушать тишину, нарушаемую только шмелиным жужжанием!

Шумно пролетела над лугом стая ворон и, описав дугу, стала виться близ орудия. «Кар-р, кар-р…» — доносилось с высоты гортанно и картаво. Что-то остервенелое, зловещее почудилось Сергею в этих криках. «Беду на нас накликают, что ли?»

Но, кроме него, кажется, никто не обратил на ворон внимания. Бондаревич составлял таблицу, Женя зашивала гимнастерку старшины, Мазуренко и Чуркин, покуривая, деловито рассуждали о том, что близится сенокосная пора, что травы в этом году на загляденье, а, видно, суждено им посохнуть на корню. Асланбеков и Лешка-грек, улегшиеся было на разостланном брезенте, неожиданно затеяли шумную возню, поочередно подминая друг друга. Поманысточко глядел на них, глядел и тоже ввязался, и уже стало неясно, чья берет, кто кого молит о пощаде, чьи там ботинки мелькнули в воздухе и, ударившись о землю, выбили из нее целый клуб песка и пыли.

Сергей позавидовал товарищам: был бы и он сейчас с ними, а тут вот стой, гляди на бугор, не отрываясь, хоть на нем ничего не было и нет.

Кажется, Лешка и Асланбеков вдвоем придавили Поманысточку. Тот что-то орет, пытаясь вывернуться, а старшина и Чуркин с удовлетворенной усмешкой поглядывают на всех троих. Сержант, как всегда, молчит. Чуркин, коснувшись рукою локтя Мазуренки, говорит единственное слово:

— Мо́лодежь…

— Мо́лодежь, — соглашается Мазуренко и вдавливает окурок в песок каблуком. — Брагин кажет, в роте осталось семь человек из тех, кто начинал в Сталинграде. А было — восемьдесят…

— Н-да-а… — Сразу помрачневший Чуркин почесал потную грудь, насупленно уставился на молодой кустарник слева — теперь над ним кружилась воронья стая. — Ты погляди, Петро Маркович, воронья-то сколько… Всякий зверь, всякая птаха бегут от боя, а эти — тут как тут…

— Лежал я под Сталинградом на ничейной полосе… Контужен, нога перебита, крови бочка из меня вытекла, — монотонно и задумчиво заговорил Мазуренко. — Лежу и думаю: кто первый пойдет? Свои — спасен, а як то хвашисты — пуля у меня была на всякий случай. Солнце печет, як вот теперь, сердце горит, воды просит. Открыю очи, а вин сидит, черный ворон, на битой кирпичине и так злостно глядит на меня, не иначе спросить хочет: «Когда ж ты, чоловиче, концы отдашь?» А я вже и рукою шевельнуть не могу. И сумно, страшно мне стало. Не того боюсь, шо помру, а того, шо кинусь в обморок и вот эта зараза выклюет, выдернет мне очи — живому…

— Сволочная птица…

Стая опустилась на кусты. Отдельно, на мшистую кочку, сел большой старый ворон. Помахал крыльями, точно отряхиваясь, и безбоязненно-равнодушно поглядел на людей. Потом каркнул раз, второй…

Выстрел Чуркина для всех был неожиданным.

Бондаревич сердито и недоуменно взглянул на него, но отчитывать в присутствии старшего по званию, видимо, не решился. Чуркин, провожая глазами взвившуюся стаю, сказал:

— Виноват, товарищ сержант, что без спроса. Но мне эта падаль позарез нужна.

Принес ворона.

Потом достал из вещмешка завернутый в тряпицу ершик от ружейного прибора, сосредоточенно и не спеша навинтил его на шомпол, помакал в кровь, струящуюся из раны, и сунул шомпол в ствол карабина.

— Зачем ты, Осипович? — поразился Сергей. — Заржавеет…

— Ржавчину отчистить можно.

— Но все-таки — для чего?

— Ежели смазать ствол ружья кровью ворона, пуля задаром не полетит. Есть поверье такое.

Сергей понял: Чуркин готовится к бою по-своему, готовится как умеет, как знает.

За лесом поутихшая было канонада разгоралась с новой силой. К артиллерийской дуэли добавился самолетный гул. Взрывались бомбы. Но все это сейчас точно не касалось Сергея, было как бы далеким, посторонним; он не только не испытывал страха, наоборот, ему казалось, что он выше всех этих громов, потому что уже сам может создавать их. Наверное, то же чувствуют и его товарищи: Лешка-грек и Асланбеков спокойно разговаривают о чем-то, растянувшись на брезенте, а Поманысточко, тот уже, ей-богу, спит, будто пшеницу продавши.

— Сергунек, а ты ведь не следишь за тропкой-то. Нехорошо…

— Ничего же там…

— Приказано, стало быть — гляди, — недовольно пробасил Чуркин.

Он только что высыпал из подсумка винтовочные патроны, зачем-то протер их по одному тряпочкой и теперь вставлял в обоймы. Мазуренко, расстегнутый до последней пуговицы, подставив ветерку волосатую грудь, задумчиво глядел вдаль, на макушки леса, потом вдруг резко поднялся, вскинул на плечо автомат.

— Мы пойдем, Бондаревич. Чем черт не шутит, когда бог спит. Хлопцы, толкните Мыколу. Бувай, воронежский… Як шо драпать нам придется — прикройте тут…

Старшина шагал размашисто и споро, Поманысточко едва поспевал за ним. Сергей провожал их взглядом, пока не спрыгнули они в свои окопы, и не заметил, куда девался Чуркин. Тот вернулся через полчаса, издали крикнул:

— Водичку нашел! Ручеек неглубокий, а холодный — страсть! Прямо, кажись, на двадцать лет помолодел.

— Где это, Осипович? — спросила Женя.

— Да вон, в кустах. Сто шагов, не больше. Сходи, сходи, усталь как рукой снимет.

— Разрешите, товарищ сержант?

Женя ушла. Чуркин сунул в вещмешок сверток. «В чистое переоделся на всякий случай», — догадался Сергей.

— И вы бы освежились, товарищ сержант, — предложил Чуркин Бондаревичу. — Может, ничего и не дождемся. А тут — совсем недалечко.

— Схожу, пожалуй.

Сергей заметил: Бондаревич направился туда, где недавно скрылась Женя. Стало грустно оттого, что его никто так не любил, как любит Женя Бондаревича. Да что там «так»? Его еще никак не любили…