Николай Круговых - Дорога в мужество

Потянулся за автоматом, глянул на Поманысточку отчужденно и зло, и тот, поняв этот взгляд, как и следовало понять, взмолился:

— Та куды ж я пиду? Вже ж лизуть…

— Добре, Мыкола, — как-то трудно и не сразу выдавил Мазуренко. — Не ушел, значит — не смог. Постоим рядом за землю русскую. Не боишься? Добре! Не треба бояться. Про смерть я так… злякать тебя хотел. Ще не родился той ворог, щоб нас з тобою со света знищить! Танки бить приходилось?

— Не.

— Як шо голова на плечах есть — получается. Нам з тобою пропустить их треба, нехай идут, грэць з ими, их Бондаревич накроет. Согнись в окопе на ногах, — ложиться нельзя, засыплет, — согнись и пропускай их над головой. Страшно, но ничего, вытерпеть можно. А когда пройдут, вскакивай и бей з автомата, бо за танками — пехота.

— Добре…

— Понял, значит? Ну як шо понял, давай сюды пролетарскую руку. От так. Иди в свий окоп. Бить старайся вправо, вон туды, я — влево. Перекрестный огонь.

— Иду.

— Нас не двое, Мыкола. Нас все-таки — одиннадцать.

Спрыгнув в щель, Мазуренко стал безотрывно наблюдать за танками. Теперь они почему-то замедлили ход, то ли место было чересчур заболоченным, то ли опасались засады. Не отставая от них, прячась за броней, бежало десятка два автоматчиков.

При входе в дефиле танки перестроились в колонну. Автоматчиков Мазуренко потерял из виду, и лишь теперь дошло до сознания, что танки могут взять их на броню и тогда обстановка значительно усложнится.

«Ударим в хвост, — тут же принял решение, — а як шо другие танки пойдут — ночевать нашим душам сегодня в раю… Э — ни-и, який там, у бисова батьки, рай? Не только бог, но и самый зачуханный привратник у райского шлагбаума вылупит очи, когда увидит, куда залетела впопыхах шелопутная душа Мазуренки».

Он тут же решил, что в преисподнюю ему подаваться тоже нет смысла: и грешник он не такой уж великий, пускай его душа присядет на ту вон синюю тучку да и катается на ней между небом и землей веки вечные, по крайней мере, увидит, чего доброго натворят люди на родной его земле после победы.

Свернул цигарку (дай бог не последнюю!), жадно затянулся и заметил: подрагивает рука, а глаза так и норовят оторваться от той синей тучки и впиться в приближающиеся, заполнившие все вокруг своим ревом танки.

Земля уже не вздрагивала, а стонала, уже закрыло полнеба желтое песчаное облако, и синяя тучка, на которую всего лишь минуту назад собирался Мазуренко навечно пристроить свою душу, обрызганная этим облаком, походила теперь на скомканную зеленоватую тряпку.

Танки были так близко, что концы орудийных стволов казались толще, чем основания, выходящие из башен, а Мазуренко все еще не гнул, не прятал в щели голову: ему надо было точно знать, где автоматчики — на броне или за танками. Если на броне — всех не снимешь, трудно придется Бондаревичу, а уж ему с Поманысточкой…

Идут!..

Они шагали во весь рост, с лицами, черными от копоти и пыли, с касками, сдвинутыми на затылок, с мундирами, расстегнутыми до пояса, с автоматами, направленными в сторону его, Мазуренки, и зеленого хлопца Миколы Поманысточки, у которого, на беду, уже и жинка, и дочка есть.

И едва снова увидел тех солдат Мазуренко — минутной растерянности как и не бывало: его теперь переполняла ярость — неуемная, лютая. «Знищить меня порешили?.. А хто ж там у вас попереди — Гитлер чи Геббельс? Чи, може, Геринг толстозадый среди вас? Эх вы-ы… Ну, я ж вам, сучьи недоробки…»

Гусеницы первого танка смяли бруствер. Пригнувшись, Мазуренко спокойно глядел, как движется над ним заляпанное грязью, точно в корявом наросте, днище. Дважды на миг заглядывало в его окопчик солнце и пряталось, и едва только появилось в третий раз, теперь уже надолго, Мазуренко, наспех протерев запорошенные глаза, приложил к раздавленному брустверу автомат и застрочил, не целясь. Расчет оказался точным: враги уже подбегали к его укрытию и даже неприцельные пули нашли кое-кого из них. Живые продолжали бежать. Теперь Мазуренко вел уже прицельный огонь.

Заработал и автомат Поманысточки.

— Ага! — обрадованно крикнул Мазуренко, заметив, что ошалевшие враги сбились в толпу, и метнул гранату. — Ловите коржа железного, кушайте на здоровье!

Граната еще не успела взорваться, а он уже снова припал к автомату, потому что задние опамятовались и повели ответный огонь.

— Ага! — все сильнее закипая яростью, вновь крикнул Мазуренко, когда брошенная им граната распластала на взгорке еще троих. — Ага, не сладко? Бей их, Мыкола, бей паразитов, щоб знали, почем фунт лиха на рабоче-крестьянской земле…

Автомат замолчал. Пригнувшись, Мазуренко сменил диск. Когда снова вскинул оружие, уцелевшие враги разбегались в стороны, стремясь найти убежище в кустах. Иные отстреливались, лежа на голом месте. Он пустил длинную очередь вдогонку спешащим в кусты и — обожгло левую ключицу. Сзади грохнул орудийный выстрел — Бондаревич вступал в бой.

Приказание Бондаревича — остаться в распоряжении лейтенанта Тюрина — было настолько неожиданным, что в первую минуту Суржиков растерялся. Уж не ослышался ли он? Остаться для чего-то здесь, на позиции, которую через пять минут невозможно будет назвать огневой за отсутствием личного состава и орудий… И кому остаться? Ему, Суржикову, второму номеру, без кого в бою шагу ступить нельзя. А что батарея выходит не на прогулку — яснее ясного: в кузова погружены не только снаряды, но и полнехонькие ящики ручных и противотанковых гранат. Видно, на передовой неустойка, обливается кровью матушка-пехота, потому и снимаются срочно с огневых позиций зенитные батареи. Быть бою с танками, быть, возможно, бою — не на жизнь, на смерть, — почему же лучшему заряжающему, Косте Суржикову, не отводится места рядом с товарищами в том бою?..

Бондаревич, и всегда-то неулыбчивый, погруженный в свои, никому не ведомые думы, сейчас выглядел особенно мрачным и как бы немного стесненным. Он не глядел на Суржикова в упор, как умел глядеть — пристально и остро, точно пытался взглядом проникнуть в самую душу, высветить ее и безошибочно разобраться, какой еще там хлам завелся в ней, в твоей душе. Глядел он куда-то вдаль, то ли на синюю кромку неблизкого леса, то ли на застывшие за нею, похожие на меловые горы, голубовато-белые облака, и по тому, как плотно были сжаты его челюсти, Костя определил: Бондаревич только что сцепился с кем-то, возможно, с Тюриным, возможно, из-за него. Лезть с вопросами, тем более — возмущаться не следовало бы, и все-таки обида взяла верх:

— Это как же понимать, товарищ сержант, — в лишние попал Костя Суржиков? Или еще что?

— Никаких лишних. Тут нужна мускульная сила. Привезете снаряды на орудие и останетесь.

— Значит, вы меня ждать будете? А немцы подождут?