Дмитрий Гусаров - Партизанская музыка [авторский сборник]

— Наконец-то явился, танцор! — добродушно встретил Аристов Малюка. — Ты что ж — зовешь в гости, а сам скрываешься? Проходи, проходи сюда! Филиппов, подвинься, пусть Малюк сядет рядом… Ну, что у тебя? — обернулся он к радистке. Скоро ли?

— Пять минут еще осталось.

— Давай не проворонь… Вот я ему и говорю: «Зачем мне дальше людей мучить и гробить, зачем свои намерения противнику выдавать, зачем мне этот самый „язык“, если я имею самые доподлинные сведения? Агентурно установленные и визуально подтвержденные. И батареи, и прожекторы, и минные поля, и примерную численность гарнизонов. Да я каждый дом в лицо знаю на всем полуострове». — «Нет, — отвечает, — без подтверждения данных через пленного Вершинин операцию не утвердит». Ладно, думаю… А это кто такой? — вдруг сверкнул Аристов очками в мою сторону.

— Партизан. Боец третьего взвода, — ответил Малюк.

— Догадываюсь, что не генерал. Здесь-то он что делает?

— Музыкант, на гармони играет. — В голосе Малюка уже послышался вызов.

— Ишь вы, как умеете устраиваться! Даже музыкантов при штабе держите. Музыканту не здесь бы сидеть, а бойцов веселить!

— Мы и веселили. Только из клуба вернулись… Он боец и несет свою службу во взводе. А в штабе разве нельзя в такой вечер песен попеть под музыку? — загорячился Малюк.

— Да пой, пой! Кто тебе мешает?.. На чем я остановился?

— Вы сказали: «ладно, думаю…» — подал голос Кушманов, не сводивший влюбленного взгляда с Аристова.

— Да-да. Так вот… Ладно, думаю. Я тебе сразу двух зайцев убью. Нет, не двух, а трех. Гарнизон раскокаю — раз! Точность наших сведений докажу — два! «Языка» тебе приведу — три! Не стал я с ним спорить — и всё. Зачем нервы тратить? Воевать-то всё равно нам, а не этим штабным чинодралам. Нам и решать!.. Смирнов, ты хоть и штабник, но к тебе это не относится.

— Уже объявили, — сказала радистка.

— Кто выступать будет? — поднялся Аристов.

— Михаил Иванович Калинин.

— Да-а? — разочарованно произнес Аристов, принимая наушники. — Я думал, что в связи с нашими военными успехами новогоднее поздравление скажет товарищ Сталин… Ну, всем тихо!

В наушниках с замшевыми уплотнителями, в очках с глубокими линзами, за которыми лишь угадывались глаза, скуластый и курносый, застывший в напряжении Аристов стал сразу похож на человека из иного, недоступного нам мира — словно был он уже не здесь, чуть в отдалении от нас, а там, где вершится все великое и откуда сейчас вот снизойдет такое, что мгновенно и решительно все изменит. На секунду даже мелькнула шальная мысль — а вдруг война кончилась? Вдруг немцы, почувствовав под Сталинградом нашу силу, предложили мир? Если войны так неожиданно начинаются, то почему они не могут так же и заканчиваться?

— Всем тихо! — неестественно резко повторил Аристов и вскоре чужим, торопливым голосом начал повторять слова, разделяя их долгими, равными промежутками:

— Дорогие товарищи! Граждане Советского Союза! Рабочие и работницы! Колхозники и колхозницы! Советская интеллигенция! Бойцы, командиры и политработники Красной Армии и Военно-Морского Флота! Партизаны и партизанки!..

…Я ведь помню это свое состояние, помню тот июньский полдень. Я вернулся с ночной вахты на спасательной станции и спал, но звук радиопозывных в пустой комнате разбудил меня еще до начала речи Молотова — отчего это случилось, я не знаю, ведь громкоговоритель у нас не выключался с утра до полуночи и он никому — ни отцу, ни мне, работавшим посменно, — не мешал спать. Почему же в тот день я проснулся? Возможно, потому, что радио гремело не только в нашей комнате, но и на улице, окна были раскрыты, и один из динамиков висел на столбе наискосок от нас. Он включался по торжественным дням, и я привык, что его звук означал что-то праздничное…

Тогда я ждал праздника, а пришла беда. Правда, я был так наивен, что не очень ужаснулся случившемуся. Ведь мечтой о войне, о подвигах, о славе была наполнена вся моя мальчишеская сущность, и мне тогда не думалось, что война — это, прежде всего, горе и смерть… Почему бы теперь беде не обернуться праздником!

Калинин голосом Аристова говорил о минувшем годе, о тяжких днях, переживаемых страной, о мужестве и героизме советского народа, а я все еще продолжал ждать чуда, и на секунду мелькнула шальная и глупая мысль — если война вдруг действительно кончится, то окажется, что я и не воевал вовсе, ибо все еще не сделал по врагу ни одного выстрела.

Поэтому, когда речь завершилась и чуда не произошло, я не очень огорчился, тем более что и огорчаться было некогда — все закричали «С Новым годом!», потянулись друг к другу со стаканами, чокались, поздравляли; обнимались и со мной — даже Суровцев, даже Аристов, даже рыжий Филиппов вслед за ними.

За столом — опять полно народа. Начались песни, сначала — хоровые, и опять запевал Павел Федорович, но ему уже плохо подчинялись, и когда Филиппов стал помогать ему в запеве, начштаба обиженно смолк и уже никто не сумел расшевелить его. Начались сольные выступления. Пели разное — «Три танкиста», «Любимый город», «Землянка». Всех удивил мой комвзвода Кушманов.

Хмельно улыбаясь, он подошел ко мне, крепко сдавил могучей рукой плечо, коротко сказал: «Сильва» — и сразу же затянул:

Такая музыка была мне не по силам, я лишь изредка поддерживал комвзвода басами, но он пел громко и самозабвенно, исполняя подряд партии и Эдвина, и Сильвы, ничем не разделяя их, а когда дошел до слов «Этот маленький роман», то неожиданно рухнул на стол и разрыдался.

Никто не понимал, что случилось.

— Кушманов, что с тобой? — встревоженно спросил Аристов, горячо объяснявшийся с Малюком.

Кушманов продолжал рыдать. Аристов обошел стол, потряс его:

— Кушманов! Я спрашиваю, что случилось? Отвечай, Кушманов!

Тот поднял помятое, длинное лицо — в глазах у него стояли самые настоящие слезы.

— Простите, товарищ майор… Простите…

— Все-таки, что же случилось? Нехорошо! Могучий мужик — и плачешь. В чем дело?

Кушманов разрыдался еще сильней, закрыл лицо руками.

— Перестань, Кушманов! Что с тобой? Отвечай же, в конце концов, или отправляйся спать, не порти людям настроение! Почему ты плачешь?

— Мне-е… жен-на… изм-меняет… — с трудом произнес Кушманов, сотрясаясь от рыданий.

— Что, что? — улыбнулся Аристов. — Что ты сказал?

— Мне… жена… изменяет, — уже внятнее повторил Кушманов.

— Вот тебе и раз! — Аристов едва сдерживал смех. — Да откуда ты узнал? Тебе что — написали об этом?

— Я не знаю, товарищ майор… Я чувствую… Она всю жизнь мне изменяла… Как уеду в командировку, так сердцем чувствую… А теперь-то столько месяцев!