Огненные фарватеры

— Гирокомпас стал! — сказал, поднявшись, Кононов. — И все электронавигационные приборы.

С ходового мостика доложили, что поврежден электропривод руля.

— А ведь корабль водит. Он вышел из протраленной полосы, — забеспокоился Кононов и крикнул в раструб переговорной трубы: — Перейти на ручное управление рулем, держать по магнитному компасу!

Через некоторое время, когда была введена в строй корабельная трансляция, прозвучала информация. Выяснилось, что от взрыва мины сместились и дали течь котлы, получила повреждение машина, и «Марти» потерял от этого почти треть мощности главных машин. Командир БЧ-5 Губанков руководил всеми работами в машине: нужно было дать ход в 14 узлов. Только в этом случае можно было прийти на Ханко еще затемно.

И вот Ханко, гавань. Мы принимаем артиллеристов, их орудия, боезапас и продовольствие. Всего свыше 300 тонн.

Мещерский вызывает на ходовой мостик командира БЧ-2 Линдермана, назначает его командиром посадки — это означает, что командиру БЧ-2 надо распределить людей на поход.

Почти сразу же за боновыми заграждениями, прикрывающими вход в гавань Ханко, в параване БТЩ, который шел впереди нас, взорвалась мина. Капитан 1-го ранга Мещерский приказал выставить по бортам наблюдателей с длинными шестами.

То и дело с палубы слышались их громкие доклады:

— Плавучая мина, правый борт — десять метров!

— Мина прошла правый шкафут!

— Мина проходит хорошо! Мина за кормой!

Но только мы вздохнули облегченно, как снова:

— Плавучая мина, левый борт — пять метров!

Минзаг идет вперед. Мина, которую моряки поддерживают шестами, проплывает вдоль борта. Я подошел к репитеру гирокомпаса, но вместо того, чтобы попытаться взять пеленг по какому-то береговому ориентиру, вытягиваю шею и пытаюсь разглядеть «рогатую смерть», которая проходит рядом.

— Мина за кормой!

И снова взрыв в параване БТЩ.

Беснуется холодный ветер, гонит волну. Летят водяные брызги, они достают и сюда, на крыло ходового мостика, где расположен репитер. Я все еще стою тут и не чувствую холода, как, наверное, не чувствуют его десятки краснофлотцев, старшин, командиров, которые несут вахту у орудий, пулеметов, дальномеров, по противоминной обороне.

На ГКП, главном командном пункте, темно. Только светятся шкалы на тахометрах, на счетчиках лага, на машинных телеграфах. Тихо. Лишь изредка Мещерский подает команды вахтенному командиру или рулевому. И бросает короткое «есть!» в ответ на доклады о взрывах мин в стороне от нашего корабля, о том, что рядом с нами они «проходят хорошо». На крыло мостика выходит старший штурман Константин Кононов и что-то говорит командиру. Потом поворачивается ко мне, интересуется, не укачался ли я, часом, что так долго торчу здесь.

— Вспышки выстрелов, правый борт семьдесят градусов! — докладывает сигнальщик.

— Это батареи мыса Юминданина, — громко, чтобы все слышали, говорит Мещерский.

Тяжелые снаряды не долетают до нас. Всплески видны по правому борту.

4 ноября 1941 года, пробивая путь уже во льдах, «Марти» и другие корабли пришли в Кронштадт, а затем проследовали по Морскому каналу в Ленинград.

Мы выгрузили на набережную у Масляного буяна более двух тысяч бойцов и командиров, шесть десятков орудий, много винтовок и пулеметов, артиллерийского и винтовочного боезапаса, продовольствие.

Для минного заградителя «Марти» этот поход стал последним в 1941 году. Корабль поставили к причалам одного из ленинградских заводов, на ремонт.

С Ханко возвращаемся на головном БТЩ. Здесь и командир 2-го ДБТЩ капитан-лейтенант Михаил Годяцкий и я, дивштурман. Видимость на редкость хорошая. Охраняющие конвой катера МО сильно заливает, однако они уверенно держатся на назначенных местах. После взрывов нескольких мин в тралах командир Т-218 старший лейтенант Александр Цыбин доложил, что перебит последний трал и корабль идет без трала. Годяцкий тут же приказал Цыбину быть готовым к постановке дымзавесы, к ведению спасательных работ.

Около часа пополуночи открыла огонь вражеская батарея с мыса Юминданина. Снаряды падали далеко за кормой тральщиков, рядом с кораблями, которые мы вели. Тральщик стал ставить дымзавесу, но ее снесло ветром в сторону. Но все же на какое-то время обстрел прекратился. А велся он в течение 43 минут. Долго!

Т-218 миновал корпус погибшего корабля, известного морякам под названием «Танкер № 11». Это значит, что скоро граница минного поля. Но едва я об этом подумал, как прозвучал сильный взрыв. Корабль подбросило, смолкли дизеля. Мина взорвалась у кормы. Командир приказал осмотреться по отсекам и доложить о повреждениях, а комдив отдал приказ остальным БТЩ продолжать движение. Теперь место головного занял Т-207.

На Т-218 в его кубриках и каютах, находилось около двухсот командиров и бойцов Ханко. Выход на верхнюю палубу им запрещен, но я представляю себе состояние наших боевых товарищей после того, как от взрыва мины корпус корабля получил повреждение. Причем, как оказалось, серьезное. Из докладов помощника командира корабля старшего лейтенанта Михаила Скороходова и командира БЧ-5 старшего инженер-лейтенанта Владимира Гейко мы узнали, что у корабля деформирована корма, заклинены валы гребных винтов, хотя течи в корпусе нет. Т-218 был взят на буксир.

Вскоре конвой достиг острова Гогланд. Тут нам сообщили, что у Гогланда в это время формируется другой конвой на Ханко, состоящий из эсминцев «Суровый» и «Сметливый», а также трех БТЩ, прибывших из Кронштадта, — Т-205, Т-206 и Т-211.

Я получил приказ перейти на Т-207, который должен был стать в голову трального ордера для проводки эсминцев на Ханко.

Навсегда запомнился мне тот трудный поход, когда наш заградитель вез в Ленинград эвакуированные с полуострова Ханко сухопутные войска. По указанию Николая Иосифовича Мещерского, при устройстве их на корабле мы придерживались следующего принципа: командный состав — в каюты нашего комсостава, старшин — в старшинские, личный состав — по кубрикам.

— Если места не хватит, — сказал Мещерский, — устройте их, пожалуйста, на минной палубе. — Вдруг улыбка мелькнула в краешках его глаз: — Ну а командира полка можно поместить в каюту… командира артиллерии нашего корабля. А обедать, конечно, за мой стол.

Все было ясно, и все было исполнено. И вот на причале остались полковник и я.

— Прошу, — пригласил я и пошел, показывая дорогу.

Надо заметить, что каюты на минзаге были отличные. От императорской яхты «Штандарт» остались отделка красным деревом и блестящие медные части. Удобные койки с ограждением — на случай качки. Шкафы и письменные столы красного дерева. Кресла, обтянутые кожей. Ковры на палубе. Я понял, что на полковника произвели впечатление и белые простыни, и истинно морская чернильница на столе — с маяками, с рогатыми минами…