Огненные фарватеры

— Восемнадцать самолетов «фокке-вульф» от веста, идут через остров! — доложил сигнальщик Попов.

На Лавенсари вовсю стреляли зенитки. Разрывы снарядов вспухали вокруг «фоккеров», которые летели попарно, но ущерба им не приносили. И тут я понял: сейчас они начнут атаковать «Онегу»!

— Самофалов, готовься! — приказал я командиру БЧ-2-3.— Распредели цели, сейчас навалятся!

Лейтенант начал командовать в мегафон, я же подошел к старшине рулевых Воронову. Мы только глянули друг другу в глаза. Как обычно в таких случаях, я взялся за ручки машинных телеграфов и дунул в переговорную трубу — на другом конце ее, в машинном отделении, зазвучал свисток.

— Слушаю, товарищ командир! — ответил на вызов мичман Симачев.

— Будьте готовы. Восемнадцать самолетов на нас!

— Есть! — ответил Иван Сергеевич, и я услыхал, как он вздохнул, прямо в переговорную…

Уже стреляли наши сорокапятки, пулеметы и запах пороха поплыл над кораблем. Самолеты заходили на «Онегу» и атаковали: 54 бомбы подняли белопенные султаны вокруг корабля — мимо! Маневр и наш огонь не позволяли врагу бомбить прицельно. Повреждений корабль не получил, потерь не было, раненых — один: осколок попал в ногу лейтенанту Самофалову. Враг улетел ни с чем.

— Офицерам, старшинам и коммунистам прибыть на верхний мостик! — прозвучала команда по трансляции.

Конечно, первым показался штурман Левченко — его рубка рядом с мостиком. Затем прибежал боцман, за ним помощник командира. Пришел, вытирая на ходу ветошью масленые руки, мичман Симачев. Чуть позже — мичман Семен Кодашев, секретарь нашей парторганизации, — в этом походе он был за заместителя командира корабля по политической части. Самофалов пришел прихрамывая. Доктор уже успел перевязать лейтенанта и сам тоже поднялся на мостик. Народу набралось много: на «Онеге» было 16 коммунистов.

— Товарищи, партийное собрание считаем открытым, — сказал мичман Кодашев. — Слово командиру корабля, члену ВКП(б) товарищу Сапунову.

— Сегодня враг совершил два налета, и в обоих из них целью была «Онега». Полагаю, будет третья атака: фашисты хотят, по всей вероятности, разделаться с памп. Позволить им сделать такое мы просто не имеем права!

— Товарищи, — сказал парторг. — Митинговать некогда: налет авиации может начаться прямо сейчас. Я думаю, вы меня поддержите: все, что говорил командир, одобрить и выдвинуть резолюцию: стоять насмерть!

В 15.40 на Лавенсари вновь объявили тревогу, и на острове Пенисари тоже. «Онега» выбрала якорь и дала ход.

— Очень много самолетов типа Ю-87 и Ю-88 от оста! — почти тут же доложил старшина сигнальщиков Попов.

Таким докладом я был крайне удивлен, но когда поднялся на верхний мостик, понял: сразу их не сосчитать! В такой ситуации управлять кораблем было удобнее с верхнего мостика, — я сам остался здесь, вызвал командира БЧ-2-3 Самофалова и старшину рулевых Воронова. А самолеты надвигались, и Попов считал:

— «Юнкерсов» двадцать… тридцать… сорок два… шестьдесят… Шестьдесят девять, товарищ командир!

— Есть, — а сам подумал о том, что уж лучше бы Андрей ошибся.

— Истребителей прикрытия — пятнадцать!

— Лево руля!

Корабль покатился влево, навстречу самолетам…

— Дистанция полсотни кабельтовых! — доложили дальномерщики. — Сорок семь!..

Уже открыли огонь береговые зенитки — с Лавенсари, с Пенисари, а мы все еще могли лишь наблюдать, как «юнкерсы» ложатся на боевой курс. Наблюдать, как готовятся к бою моряки стоящего неподалеку от нас катера МО, тральщиков-«ижорцев» и подводной лодки. Небо теперь стало безоблачным и ясным, и мы видели, как перекрывают его черные крестики вражеских самолетов и как белыми ватными хлопьями на их пути встают шапки разрывов зенитных снарядов. Самофалов дал команду «огонь», и первыми у нас открыли стрельбу сорокапятки. Самолеты уже заходили на бомбежку, и я встал к машинным телеграфам.

— «Юнкерс» сбросил бомбы! — доложил Попов.

Все, кто был на мостике, увидели, как от головной машины отделились черные капли. Воронов положил руль, «Онега» пошла навстречу бомбам.

— Два «юнкерса» пикируют на корабль! — доложил Попов.

— По пикировщикам — огонь!

Стволы пушек задрались вверх, с ростр ударили пулеметы. И тут же первые бомбы подняли столбы воды, ила и стали за кормой: наш маневр оказался верным! Но бой продолжался, и «юнкерсы» налетали со всех направлений — справа, слева, с носа и кормы. Бомбы разрывались в воде, поднимая султаны грязи со дна, перемешанные с осколками и глушеной рыбой. Все это сыпалось и валилось на корабль, на моряков. Но пока «Онега» благополучно выскакивала из этих гейзеров смерти. Тогда враг стал бросать бомбы дистанционного действия, — они разрывались над самой водой. И от этих разрывов получили повреждения носовая надстройка и находящиеся в ней каюты, ходовая рубка. На корабле появились первые раненые — штурман Сергей Левченко и помощник командира Василий Лобанов. Но никто не покидал своих постов: машины давали кораблю ход, пушки и пулеметы стреляли, связь не прекращалась. Дым и гарь разрывов и стрельбы смешались с дымом горящей краски, пробковой изоляции и запахом горящей стали.

— Пожар в носовой надстройке, в районе кают!

— Пожар в кают-компании!

— Пожар!..

Эти доклады вплетались в грохот стрельбы и разрывов, рвали душу. Но размышлять об этом было некогда: я не снимал рук с рукояток машинных телеграфов, а Воронов со штурвала.

В машинном отделении подчиненные мичмана Симачева давали обороты и реверсы.

«Вперед, полный!», «Стоп!», «Назад, полный!»… — звенели ответом телеграфы. И вдруг — молчание. Не знаю, сколько оно длилось, — казалось, очень долго. Но вот отпал флажок на заглушке раструба переговорной трубы:

— Товарищ командир, мичман Симачев ранен. Сейчас его перевяжут, он встанет на место. — Телеграфы отрепетовали команду.

Я вздохнул с облегчением и повернулся к Воронову: он невозмутимо стоял у штурвала и выполнял команды так, как будто и не было всего этого ада — самолетов, водопадов воды и грязи, поднятой со дна, разрывов и осколков, пожаров и гари. И в тот же момент взрыв дистанционной бомбы по правому борту.

— Товарищ командир, вы весь в крови! — крикнул Попов.

Осмотрел себя — вроде все цело. И вдруг ощущение — что-то изменилось в ритме боя. Понял я не вдруг, что именно: замолкла правая сорокапятка — от разрыва погибли комендоры Иван Голобородько, Павел Сапрыкин и Василий Москаленко, и это их кровью мне залило лицо, руки и капковый бушлат. Позднее я узнал, что Ивану Шляпину оторвало левую руку, а Федору Трещалову ступню, но оба не покинули боевого поста, продолжали вести огонь по самолетам.

Снова разрыв в воздухе. Старшину Попова ранило в ногу, и он нагнулся, чтобы посмотреть, что там. Этим же взрывом мне оторвало руку, но в горячке боя я не чувствовал боли.