Огненные фарватеры

— Убит мичман Завируха, аварийную партию принял старший краснофлотец Жубрин!..

Бой продолжался. Мы стояли насмерть. Спасали корабль и его экипаж: надо было выстоять для того, чтобы потом бить и бить врага!

Потеряв два самолета и сумев утопить только катер МО, «юнкерсы» улетели. Корабль встал на якорь. Попов и Воронов помогли мне сойти с мостика на палубу. К этому времени уже были ликвидированы все пожары, оказана первая помощь раненым. Краснофлотцы и старшины под руководством мичманов Кодашева и Архипова наводили порядок на верхней палубе. Прошло еще какое-то время, к борту «Онеги» ошвартовался катер — прибыли командование Островной базы и главный хирург флота со своими медиками. Всем нашим тридцати двум раненым они оказали медицинскую помощь.

Погибших моряков торжественно похоронили на кладбище острова Лавенсари. Приказом командующего флотом мичман Иван Григорьевич Завируха был навечно зачислен в списки экипажа сетевого заградителя «Онега».

Узнал противник, что на Лавенсари уходит конвой, или просто так, на всякий случай, послал свои катера на перехват, сказать трудно. Но вот что рассказывал об этом на партсобрании нашего МО-101 командир истребительного отряда капитан 2-го ранга Капралов.

— Враг направил против конвоя четыре торпедных катера, — говорил Михаил Васильевич. — В этом, конечно, есть свой резон. Судите сами. В составе конвоя идут сетевой заградитель, несколько тральщиков-«ижорцев», буксиров с баржами. И везде люди и техника, боезапас и продовольствие. Ваша задача — не допустить атаки торпедными катерами конвоя и постановки мин врагом.

Катер наш стоял на рейде бухты Батарейной в ожидании приказа на выход в море. Собрание проходило в носовом кубрике, рассчитанном на восемь человек. Оно было открытым, и поэтому в кубрик собрался весь экипаж. Слушали внимательно. Все, о чем говорил Капралов, касалось нас прямо.

…Из бухты два катера МО вышли в 0.20. На море стоял полный штиль. Высоко в небе чуть подмигивали звезды, да нет-нет черноту его прочерчивал огненный след метеорита. Вскоре катера были у фарватера. И тут я услыхал — командир наш, капитан-лейтенант Николай Маркин, кричит в мегафон:

— Морозов, поднимись на мостик!

Едва я ступил на ходовой, Маркин приказал:

— Вставай впередсмотрящим, Григорий Федорович. А то, понимаешь, ночка темная. Ты ведь у нас один в такую темень видишь?

— Не зря же, наверное, Морозова на корабле зовут «кошачье око», — улыбнулся Капралов, находившийся тут же. — Но просто «око» — хорошо. А чтобы еще лучше было, вот тебе, старшина, мой большой артиллерийский бинокль. И знай, от тебя зависит многое: обнаружишь вовремя врага — успех нам гарантирован.

Ответив «есть», я направился в самый нос, к форштевню. Слева, на зюйде, конвой угадывается. Но видно его совсем плохо. Где-то сзади второй наш МО. Бегут минуты, а тех самых четырех торпедных катеров что-то не видно, хотя вроде должны, по моим подсчетам, появиться. В голову лезут разные мысли о том, что и разведка могла напутать, и никаких торпедных катеров вообще не будет. И вдруг… Что это? Ну конечно, вот они, идут навстречу!

— Торпедные катера, правый борт двадцать градусов, дистанция!.. — крикнул в мегафон во весь голос.

Тут же прибежал капитан 2-го ранга Капралов:

— Где?

Показал рукой.

— И верно, кошачье у тебя око, старшина, — удивился Михаил Васильевич. — Молодец! — Повернулся, убежал на мостик.

Тут же раздался сигнал боевой тревоги.

Полным ходом пошли наши МО на сближение с неприятелем. Мое место — носовая сорокапятка. Расчет на местах — заряжающий Николай Куликов, красивый веселый парень, рассказчик и гармонист, на пушке — приходящий, минер по специальности. Еще рулевой Коля Полянский, другие моряки. Ну и я, командир.

— Наводить по головному торпедному катеру! — командует с мостика капитан-лейтенант Маркин.

— Есть по головному! — Установил прицел, целик. — По торпедному катеру, дистанция три кабельтовых, снаряд осколочно-фугасный, трассирующий! — Щелкнул затвор. — Огонь!

Пушка дернулась.

— Перелет!

Убавил прицел и снова:

— Огонь!

Теперь недолет. Много ли надо времени снаряду, чтобы пролететь три кабельтовых? Секунды две, максимум. Чуть подправил прицел, и снова грянул выстрел. И почти тотчас взрыв над морем, столб пламени в темноте. Он сразу же высветил наши катера, конвой и торпедные катера противника. Теперь их было только три. Последним снарядом угодили мы точно! От вражеского торпедного катера, от головного, ничегошеньки не осталось. А прочие, увидав такой поворот дела, развернулись и… были таковы!

А к нам на пушку прибежал сам капитан 2-го ранга Капралов и во второй раз за эту ночь поблагодарил:

— Ну, старшина Морозов, молодец!

К утру конвой благополучно и без потерь пришел на Лавенсари. У всех нас была одна лишь мечта — отдохнуть. Но в кубрик прибежал вестовой командира и сказал, чтобы я тотчас же переоделся в форму одежды номер три — вызывает командир истребительного отряда.

— Ты не один, старшина. Еще рулевой Коля Полянский и механик звена старший инженер-лейтенант Яковлев, — закончил вестовой.

На сетевой заградитель нас доставили на «каэмке». Капралов пошел вперед, а мы трое следом, прямо в кают-компанию. После катерных габаритов она показалась мне огромной, и я не удивился тому, что народу тут собралось так много. Все стояли торжественно и, казалось, светились радостью. Ждать пришлось недолго. Вошло начальство, раздалась команда, и незнакомый мне капитан 2-го ранга стал читать приказ командира Островной военно-морской базы. К командиру базы контр-адмиралу Жукову подходили краснофлотцы, старшины и офицеры. Они получали из его рук награды.

Капитан 2-го ранга Капралов уже держал в руках коробочку с орденом Красного Знамени. Он улыбался и что-то шептал старшему инженер-лейтенанту Яковлеву.

— Награждаются орденом Красной Звезды! — объявил капитан 2-го ранга. Тут и я услыхал свою фамилию: — Старшина первой статьи Морозов Григорий Федорович!

Капралов подтолкнул меня в бок и шепнул: «Не робей! Вперед!»

Я получил орден и орденскую книжку к нему. Адмирал пожал мне руку и пожелал дальнейших успехов в боях.

— Служу Советскому Союзу! — ответил я, ответил так громко, что все кругом заулыбались.

Кронштадтские улицы были непривычно пусты этим хмурым августовским днем. Пусты и удивительно чисты. Зеленели деревья. В саду, что на углу Аммермана и Октябрьской, я увидела голубей и застыла от удивления. Давненько их не видела, воркующих, беззаботных…