Василь Быков - Повести о войне

— Получилось! — кричали они радостно. — Удалось!

— Ура-а-а!.. Алексей! Леша!..

— Удалось!

Окружили его, стали обнимать, мять. Какой-то пожилой дядя с испариной на огромном лбу растолкал всех.

— Так вот ты какой! А я уж лицо твое забывать стал… Не узнаешь, что ли? Не узнаешь?

— Бульон… Бульон несите! — требовала у кого-то молодая женщина в белом халате. — Бульон!..

«На Любу похожа», — растерянно подумал Карпов.

— Люба?!

— Я не Люба, я Таня… Ну-ка, глотните…

— Эх, Леша, Леша, — твердил свое пожилой с испариной на лбу, — неужели не узнаешь? Да это же я, Ва…

…Сверкнуло что-то, ослепило.

…Рядом на заснеженной дороге стоял Васюков.

— Свои есть, — как ни в чем не бывало, произнес он, доставая точно такую же пачку с сигаретами, но тут же обеспокоенно спросил: — Ты что?

— Да вроде заснул на ходу… Даже сон видел.

— Потерпи, — засмеялся Васюков, — уж нынче-то выспишься.

Впереди показалась похожая на дачную уборную будка, поперек шоссе лежал на кольях шлагбаум — березовый ствол.

Из будки, постукивая сапогом об сапог, вышел постовой.

— В дом отдыха нам, — сказал Васюков, протягивая документы.

— В леске, левее…

— Знаем, бывали уже. Все на месте?

— Старшина другой.

— А Люба?

Постовой, бросив на них острый взгляд, полистал документы.

— С фронта?

— Мы из Ленинграда сейчас, браток, — гордо сообщил Васюков, — награды получали, — отогнув ватник, он показал постовому Красную Звезду. — Лешка, покажи и ты…

Но Карпов неглубокой снежной целиной уже шагал к лесу.

— Заскучал? Не терпится? — догоняя, дразнил его Васюков.

…Они увидели большой бревенчатый дом, на простенке висела квадратная, под стеклом вывеска: «Детский сад-дача». От крыльца до ближайшего дерева тянулась обындевелая веревка, на ней — озябшими воробьями — деревянные прищепки.

Карпов и Васюков шли вокруг дома и заглядывали в окна.

В одном из них они увидели просторную комнату с низким потолком, под которым висели модели планеров. Дверца черной, похожей на шахматную ладью голландской печи была распахнута, в ней густо плескалось желтое пламя. На нескольких кроватях сидели и полулежали солдаты. Один из них что-то рассказывал. Внезапно все остальные одновременно откинулись назад, рты их раскрылись, забелели зубы.

— Гха-ха-ха-гаа!.. — донесся сквозь стекло взрыв хохота.

— Анекдотами балуются, — сделал вывод Васюков.

В другом окне щелкал костяшками канцелярских счетов незнакомый старшина. Левый его рукав — пустой — был заправлен под ремень.

У следующего окна Карпов и Васюков задержались. Это была кухня. Рядом с плитой на березовом чурбаке сидела скуластая большеглазая девушка в ватных брюках, гимнастерке и сапогах. Мыла в чугунке картошку. Тщательно отмыв картофелину, она поднимала ее над другим чугунком и разжимала пальцы. Картофелина шлепалась в воду, и лицо девушки освещалось детской улыбкой.

Васюков поправил ушанку и постучал пальцем в стекло.

— Люба! Помощники не нужны?

Брови девушки дрогнули. Она вскочила с чурбака и через минуту уже была во дворе.

— Ну, — сказал Васюков, — вот… Снова к тебе.

— Почему же ко мне? — поглядела она на Карпова. — Просто… В дом отдыха…

— Кто в дом отдыха, а кто к тебе, — не унимался Васюков. — Поцелуемся?

— Пусти! Пусти, говорят!

Упираясь ему в грудь руками, она яростно вырывалась.

Карпов молчал.

Из дому в накинутой на плечи шинели вышел старшина.

— Эй, новичок! Здесь вам не передовая!..

Люба убежала.

— Ладно, старшина, не скрипи скелетом, — примирительно сказал Васюков, — сам ты новичок… Просто она хочет, чтоб ее Карпов обнял…

…Вошли в дом. Старшина вынул из ящика толстую тетрадь и стал вносить в нее данные новых постояльцев.

На стене размеренно, по-солдатски, тикали ходики: ать-два! Ать-два!

И еще двое часов висели рядом. Но стрелки на них не двигались.

— Я когда гиканье слышу, — тихо произнес Карпов, — взрыва жду. Привычка у меня такая. К минам… Без пяти шесть. Точно идут.

Старшина коротко посмотрел на него, но промолчал.

— Лешка без часов время чувствует, — не без гордости объяснил Васюков, — он сам себе часы, хотя и без стрелок. Слышь, старшина, а эти ходики чего стоят?

Ответа пришлось ждать долго.

— Я их остановил, когда жена и старший сын погибли…

В дверь постучали. Вошла Люба, Взглянула на Васюкова и отвернулась.

— Сан Саныч, я ведь картошку уже заложила.

— Сколько?

— Девять штук, стандартных…

— Добавь еще две. Новички небось картошку любят.

— Правильно, — подтвердил Васюков, — любим.

— А жиры? — спросила Люба.

— И жиры любим!

— Я, кажется, не с тобой говорю! — сердито посмотрела она на Васюкова. — Не с вами, то есть…

— Жиры? — старшина достал из-под скатерти ключ и отпер стальной сейф.

Сначала он вынул оттуда аптечные весы, а затем голубовато-розовый брусочек сала. Плоский, сверкающий кристаллами соли, с желтой пупырчатой кожицей…

Перочинным ножиком старшина срезал с брусочка почти прозрачный ломтик, поддел лезвием и положил на чашечку весов. В другую чашечку он бросил никелированную гирьку.

Весы затрепетали, точно пойманная бабочка.

— Никелированная гирька всегда кажется легче черной, — сказал старшина, словно самому себе.

Васюков не удержался, провел языком по губам. Да и у Карлова судорожно задергалось горло.

— Ровно на одну понюшку, — засмеялся Васюков.

— Вы бы это сало, того, — тихо добавил Карпов, — чтоб третьи ходики не остановились…

— Гха-ха-ха-гаа!.. — загремело за стеной.

Не ответив, только нахмурившись, Сан Саныч поддел ломтик лезвием и осторожно протянул девушке.

— Неси, — сказал он, запирая сало в сейф, — ножик не забудь отдать. Да, а что у нас завтра на десерт?

Люба задумалась.

— Рюмочка сгущенного молока еще есть…

— Гм… А сможешь ты его развести так, чтобы вода была белая?

— Смогу.

— Чтоб, если еще капля, то она уже белой не будет… Сможешь?

— Смогу.

— А потом вылей воду в красивую тарелку и на мороз выставь.

— Зачем? — изумилась она и даже на новых постояльцев посмотрела.

— Чтоб не прокисло, — предположил Васюков.

— Да нет, — улыбнулся Карпов, — мороженое получится!

Старшина сумрачно кивнул.

— Вот именно.

Люба пожала плечами и, устремив взгляд на кончик лезвия с наколотым на него ломтиком сала, ушла.

— Гха-ха-ха-гаа!.. — захохотали в соседней комнате.

— Сидите! Сидите! — разрешил Васюков, хотя никто и не собирался при их появлении вставать.

Отдыхающие — их было девять человек — только что отсмеялись над очередным анекдотом. Глядя не в лица вновь прибывших, а на их ордена, они охотно пожали протянутые им руки и потеснились, уступая место.